Служба в армии. Снова Москва
Print
Просмотров: 2979

Читатель, знакомый с 1-м томом моих воспоминаний, заметил, наверное, что они обрываются на полуслове, как бы недоделаны. Мой читатель также знает, что автор по профессии вовсе не писатель, а строитель. Настоящий профессиональный советский ─ до мозга костей советский строитель.

И, соответственно, привычные для советских времен «недоделки» в зданиях, которые выходили из-под моего «топора», совершенно естественно перекочевали и в мои тексты. Но я в этом не виноват.

Виноваты издатели первого тома: мой сын Алексей и внук Федор, которые пристали ко мне как «ножом к горлу»: «Срочно присылай все, что написал, все должно быть издано к определенной дате». Такая постановка вопроса мне, советскому человеку, была особенно близка по менталитету. Ведь что бы мы ни делали - все должно было быть выполнено и сдано обязательно к какой-нибудь торжественной дате. То ли ко дню рождения очередного вождя или к надвигавшемуся партийному съезду, или к годовщине чьей-нибудь смерти. Было и такое! Поэтому возможность издать книгу к собственному восьмидесятилетнему юбилею меня крайне обрадовала. Раз уж надо было срочно сдать текст в печать, я поставил точку на первом попавшемся месте. Таким образом, сам факт недоделки моих мемуаров в 1-ом томе и есть для меня эпизод, напомнивший мне самую лучшую пору моей жизни: пору работы на стройках.

Снова Москва

Теперь я продолжаю с того же места, где закончил 1-ый том. 1958 год.

Однажды вызывает меня заместитель командующего войсками Беломорского военного округа полковник Мороз. Случай редкий и необычный, ведь надо мной существует еще целых две ступени перед ним - высоким чином в армейской иерархии. Я сразу сообразил, что дело идет о моем переводе в Москву! Но не знал, в каком плане: о переводе «Да» или о переводе «Нет». Забежал к своему благодетелю полковнику Кравчуку в штаб округа, он оказался «не в курсе» конкретного вызова, но вспомнил, что полковник Батынчук, начальник управления кадров в Москве, говорил ему, что приказ подписан и выслан в Архангельск. Возможно, что Нинин поход к Батынчуку в Москве возымел свое действие. Радостный, воодушевленный, чуть ли не бегом - к Морозу. Докладываю по форме, как полагается.

─ Садись, Тиктинер, нам надо поговорить.

Сажусь, а сам думаю: сейчас он вынет приказ, поблагодарит за службу и пожелает успехов на новом месте. Наивный я человек! Забыл, что все это, и поздравления и благодарности, должен был бы сделать мой прямой начальник, начальник УВСР, если бы он собрался меня отпустить. Но полковник Мороз с серьезным видом говорит мне:

─ Я вам не советую переводиться в Москву. Место вам не дадут, а уволят в запас с годичной выплатой за звание и все. Сейчас происходит, как всем известно, крупное сокращение армии, в том числе и в строительных войсках[1]. Вы прослужили уже 12 лет, и нет никакого смысла бросать карьеру на полпути. Я предлагаю вам очень хорошую и перспективную должность начальника завода железобетонных изделий в Вологде. Строиться этот завод будет по решению Правительства в рамках программы широкого внедрения в строительство сборных конструкций.

Предложение Мороза было действительно заманчивым.

Во-первых, я перешел бы уже в новое качество, стал бы начальником самостоятельного предприятия – командиром отдельной войсковой части. Во-вторых, само дело - крупнопанельное домостроение - было абсолютно новым и внедрялось в СССР впервые, по прямому указанию Хрущева, в огромных масштабах для разворота массового жилищного строительства.

И третье соображение было для меня, человека военного, весьма важным. Я был тогда капитаном, но должен был в том же году получать звание майора. А мне в 29 лет предлагалась «подполковничья»[2] должность. Должность колоссальная, по тем временам, когда подавляющее большинство офицеров увольнялись на пенсию именно капитанами.

Это только в Российской нынешней армии чуть ли ни все служат до полковника. За прошедшие 50 лет произошла значительная инфляция воинских званий, а в пятидесятых – карьера подполковника была пределом мечтаний любого офицера. О полковничьей папахе мало кто смел даже мечтать.

Причина столь лестного предложения была, по-видимому, в моих экспериментах по внедрению сборных железобетонных элементов на строительстве жилого дома, о которых упоминалось в первом томе. Однако я сразу же наотрез отказался. «Хочу домой!» ─ было моим девизом. Я уже настроился на Москву. Там была Нина с Алешей, там уже давно жила в одиночестве моя матушка, требующая ухода, там - город, который я искренне любил.

- Ну что ж, на мой взгляд, ты принял неверное решение, но дело твое, сегодня же я подпишу приказ о твоем направлении в распоряжение управления кадров в Москву.

Через пару дней я уже сдавал дела моему приемнику и выученику Андрею Фоменко. Три года назад он поступил на стройку каменщиком и прекрасно делал свою работу, умел и любил учить солдат и с большим желанием учился сам. С семилетним школьным образованием и хорошим от природы пространственным воображением Андрей быстро научился читать чертежи, освоил нивелир и теодолит и стал моим надежным помощником.

Позже в Риге Андрей окончил годичные курсы мастеров, и вот я уже сдаю все дела старшему прорабу Андрею Фоменко.  Прежде я уже о нем упоминал, но о таком сильном, работоспособном, честном и порядочном человеке не грех и повториться. Пару раз позже он навещал меня в Москве, но потом пути наши разошлись и я даже не знаю, жив ли он сейчас. Впрочем, сама замена меня, офицера с академическим образованием на гражданского специалиста с удостоверением «курсов мастеров» говорит о катастрофическом положении с кадрами на Севере.

Москва! Ярославский вокзал. Раннее, ясное летнее утро. Красота!

Душа рвется наружу. Решил идти до дома пешком. Через центр до Кропоткинской (ныне опять Пречистенка) - километров семь. В руках небольшой фибровый чемоданчик. Старики, наверное, помнят его ─ единственный вариант чемоданов того времени. Не помню, почему у меня было так мало вещей.

Иду по Москве! Вот и родные Красные Ворота, башня с часами на здании Министерства путей сообщения, по ним я когда-то научился узнавать время, пока жил напротив. Машин почти нет, встречаются разве что «поливалки». Кругом чистота, воздух свежий, воспоминания и надежды радостные!

Кировская (ныне вновь Большая Лубянка), знаменитый стеклянный дом Корбюзье с непрерывным лифтом. Далее площадь Дзержинского (ныне вновь Лубянка), но даже и она, печально знаменитая «Лубянка», воспринимается мной с теплым радостным чувством: все забыто, все прощено ─ эйфория! Театральный проезд, слева - старые ворота белого «Китай-города», справа - Малый театр, впереди Большой.

Останавливаюсь, осматриваюсь, как хорошо! Сил просто нет. А вон выглядывает из-за метро Дом Союзов. Сразу вспоминаю первую новогоднюю елку сорокового года: мороз страшенный, я весь закутан в платки, а внутри в знаменитом Колонном зале тепло, масса света, огромная елка, вся увешенная игрушками, одна из первых официальных, государственных детских елок в СССР.

Напротив, в здании гостиницы «Москва», магазин «ТэЖэ» ─ духами пахнет аж на улице. В довоенное время, когда этим трестом по производству парфюмерии руководила жена Молотова Жемчужная, все называлось ТэЖэ: мыло, ТэЖэ, духи, ТэЖэ, даже Маяковский где-то упоминает ТэЖэ:

На губах ТэЖэ,

На щеках ТэЖэ,

На бровях ТэЖэ.

Целовать-то, где же?"

Дальше улица Горького (ныне вновь Тверская). Виден Центральный телеграф, объект моего особенного любования. По праздникам на его крыше всегда светился всеми цветами радуги земной шар, как символ всемирной телеграфной связи, а напротив - на другой стороне улицы, два лучших молодежных заведения Москвы, в пору моей юности ─ «Коктейль-холл» и «Кафе-мороженое». И в том и в другом в академические времена мы частенько «отмечались». При этом выбор заведения всегда зависел от содержания карманов.

 

«Коктелька» была прекрасна ─ настоящая Европа, как мы ее себе представляли. Подавали там исключительно напитки, а для очень голодных еще и яичницу. Но коктейли!.. «Красная Мери»! На дне рюмки прозрачный спирт, затем желток (впрочем, может быть и наоборот), а сверху какая-то темно-красная смесь на основе томатного сока. Выпьешь и сразу «душа на распашку», разговоры, разговоры …, анекдоты, смех.

 Между прочим, ни слова о политике. Допустимый объект издевок и разговоров ─ преподаватели, мы сами, и конечно вечно животрепещущая тема ─ девушки. Мне помнится, что под самый конец шестидесятых заведение все-таки закрыли, как слишком западное, слишком не советское[3].

Кафе «Мороженое» было попроще. И хотя в нем по понятным причинам, не работали итальянцы – европейские монополисты - мороженщики, мороженое там было отменного качества. Вообще, мороженое в СССР было первоклассное. Особенно торты-мороженое и пломбир в бумажных стаканчиках из «Мосторга» (теперь ЦУМ), в то время, о котором я веду речь, еще в силе были дореволюционные старики, большинство из которых называли этот самый большой в Москве магазин «Мьюр и Мерилиз», по фамилии их первых владельцев. Из-за своей аполитичности «Кафе-мороженое» пережило Советский Союз и погибло только в последний год ушедшего века. Его убила всеобщая коммерциализация.

Напротив улицы Горького, через Манежную площадь, мне открылся вид на Красную площадь, а рядом знакомый с детства «Александровский садик». В то время говорили не «сад», а именно «садик». Но я спешу мимо: быстрей, быстрей домой! А в памяти все равно сразу возникают праздничные ассоциации: военные парады, многолюдные демонстрации, вечерние гулянья, когда казалось, что на улицу вышли все жители города, День Победы… Но об этом я уже рассказывал.

Иду дальше мимо Манежа. На дворе «хрущевские» времена и Манеж уже не правительственный гараж, а огромный выставочный зал. В нем Хрущев еще не успел успел научить скульптора Эрнста Неизвестного правильно лепить скульптуры. Еще научит в 60-м. Но не за эту «науку», а за пусть и не последовательную, но быструю десталинизацию, за реабилитацию репрессированных, ваятель через десяток лет создаст Никите надгробный памятник. Памятник очень оригинальный: выложенный из камней черного и белого цвета в шахматном порядке, что символизирует деятельность модели — светлые и темные периоды.

  

Справа Большая Никитская, а на ней Консерватория. Мы с Ниной там бывали. Обычно покупали пару абонементов. Один из них для Алеши с Ниной на дневные детские концерты. Позже мы стали чаще ходить в Малый зал, где обычно играл квартет Бетховена, а в нем наш ныне покойный друг Федор Дружинин. На одном из концертов, когда впервые исполнялся, по-моему, 15-ый квартет великого Шостаковича, мы видели самого композитора. Он выглядел старым и очень больным человеком.

Не могу не вспомнить случая, характерного для тогдашних, даже крупных, ресторанов.

После прекрасного концерта Гилельса полные впечатлений вышли мы с Ниной на Никитский бульвар, погода великолепная ─ «бабье лето», Бульвар полон нарядной публикой ─ благодать:

─ Послушай, Нина, а не пойти ли нам в «Прагу»? До закрытия еще целый час. Выпьем по чашечке кофе, и поедем домой на такси, не хочется в такой вечер болтаться в метро и автобусах. Сказано, ─ сделано, пошли. Заходим в ресторан, он, как обычно, переполнен. Нашли местечко на третьем этаже в Зимнем саду. Сели, ждем. 15минут, 20 минут проходят, никого нет. Наконец, приходит здорово на взводе официант,

─ Чего нужно?

─ Нам бы только по чашечке кофе по-турецки и все.

─ По чашечке кофе по-турецки? ─ с иронией передразнивает нас советский официант. И вдруг со злобой:

─ Кофе дома пить надо! И мгновенно исчез. Делать нечего, спорить не с кем, да и незачем. Побитые, оплеванные выходим из престижного ресторана, все окружающая вечерняя прелесть исчезла. Побрели к метро. Злость,  единственное чувство, что осталось от того прекрасного вечера.

Дальше  иду по Маховой мимо старого Университета и Библиотеки Ленина или Румянцевского музея, перехожу на Волхонку. Справа - Музей изобразительных искусств им. Пушкина. Почему Пушкина? Неизвестно никому. Какое отношение имел любимый мной Пушкин к изобразительному искусству? Разве что любил рисовать профили женских головок на своих черновиках. И почему Музей переименовали из Музея изящных искусств в музей искусств «изобразительных», тоже непонятно? Говорили, что название, данное музею его основателем, профессором Цветаевым, слишком архаичное. Но музеям, по-моему, и приличествуют архаические названия. Причина, конечно, все та же: любому чиновнику обязательно нужно показать свою власть и свою деятельность: «Никаких возражений ─ понятно, да?» ─ вот их девиз и сущность.

За музеем по левую сторону улицы давным-давно стоит открытый котлован на месте снесенного в 1934 году храма Христа Спасителя. В нем в то время еще торчали мощные фундаменты от начатого еще до войны строительства Дворца Советов. Вскоре на месте котлована построили открытый плавательный бассейн с подогретой до 30° водой. Я иногда плавал в этом бассейне «Москва». Ощущения, конечно, странные: на дворе минус двадцать, голова мерзнет, а тело греется.

Зимой, весной и осенью над бассейном постоянно стояло туманное облако. Высокая влажность воздуха вблизи от музея начала пагубно сказываться на состоянии музейных фондов, а о состоянии жильцов окружающих домов никто, по-видимому, и не задумывался, наверное, и сами жильцы тоже.

Несколько слов об отношении к людям и к сохранению старинных ценностей в нынешней Германии. Рядом с Бад-Пирмонтом, где мы живем, находится маленький средневековый городок Люгда. В пределах старинной городской стены прямо по центральной узкой улице пересекала город не слишком нагруженная транзитная магистраль. Она, конечно, доставляла определенные неудобства жителям и наносила вред постройкам XVII-XVIII веков, из которых сплошь состоит город.

Власти решили вынести транспортный транзит за черту города. Но кругом роскошные заливные луга и частные пастбища. Наверное, очень дорого стоит выкуп столь ценные земли, кроме того, прокладка автодороги нарушила бы экологическое равновесие на этом клочке земли, а немцы очень щепетильны в этих вопросах. Тогда решили прорыть прямо вдоль древних стен двухполосный тоннель. В этом 2009г. его ввели в эксплуатацию. Вот дорогущее решение, удовлетворяющее потребности всего-то двух-трех тысяч человек, которые непосредственно страдали от транзитной магистрали и старинного квартала.

Вместе с моим приятелем и коллегой Владимиром Верным мы часто ездили на велосипеде наблюдать, каким способом и какими силами строится довольно сложное инженерное сооружение. Не вдаваясь в подробности, скажу только, что тоннель строился открытым способом под защитой 9-метровых, так называемых «набивных» свай, потому что уровень грунтовых вод на площадке всего на полметра ниже поверхности земли. Днище бетонировали с помощью аквалангистов (!), а многослойная толщина днища - не менее двух метров железобетона. Несмотря на все сложности, после перекрытия тоннеля на его стенах нигде не было видно никаких признаков сырости и это притом, что осенний паводок полностью залил все еще не засыпанные пазухи котлована.

Интересная деталь: на стройке одновременно работали не более десяти человек и столько же механизмов. Большинство рабочих наряду с выполнением вручную небольшого объёма земляных работ также сидели за штурвалами бульдозера или экскаватора. Во всем чувствовался высокий профессионализм, продуманная технология и удивительная точность исполнения. Особенно нас поразила опалубочная машина. Весом не менее 100 тонн, длиной в 20 метров она полностью исключила ручной труд при установке и снятии опалубки по всему внутреннему квадратному сечению тоннеля.

Но вернемся к моему путешествию от Ярославского вокзала домой летом 1959 года.

Напротив бассейна начинается Гоголевский бульвар. К тому времени первый памятник Гоголю, отражавший душевное состояние великого сатирика, уже сняли, а установили на его месте изображение некоего добра-молодца, денди и светского льва, по общему мнению, никакого отношения к писателю не имевшего. Вторая достопримечательность бульвара ─ Шахматный клуб. О необычном увлечении шахматами в России надо упомянуть отдельно.

По-видимому, с середины тридцатых годов советская шахматная школа перетянула мировой центр шахмат из Европы и Америки в СССР. В послевоенное время внеочередной мировой шахматный чемпионат 1948 года впервые выиграл выдающийся представитель и основатель прославленной советской школы Михаил Ботвинник. Он, наверное, единственный из чемпионов мира не был шахматистом-профессионалом. Ботвинник оставался действующим профессором и автором многих работ по электротехнике.

С 1948 года в течение более полувека борьба за мировой чемпионский титул велась между советскими шахматистами: Смыслов, Петросян, Таль, Спасский, Карпов, Каспаров и Крамник. Нарушил эту традицию только американец Фишер в семидесятых годах. Мне кажется, что Европа очень «обиделась» на такое поведение советских и российских шахматистов и прикрыла всякую информацию в СМИ по шахматной тематике, как якобы не интересной, для подавляющего числа молодежи. Хотя шахматные клубы существуют, но отсутствие успехов свело этот наиболее интеллектуальный вид спортивной борьбы до уровня сельского развлечения.

Полное отсутствие интереса к шахматам в какой-то степени характеризует уровень интеллекта европейской молодежи. Здесь сказывается тысячелетняя борьба культур: греческой, ставившей во главу угла развитие тела, и иудейской, ставившей во главу развитие духовных, то есть интеллектуальных свойств человека. Естественно, я не имею ввиду только греков или иудеев, а применяю термины как символы приоритетов в ментальности разных народов.

Возле упомянутого Шахматного клуба пост собирался народ: на скамейках бульвара раскрывались походные шахматы, и шла настоящая народная борьба, без часов и секундантов, но с азартом и массой болельщиков вокруг каждой доски.

На другой стороне бульвара на углу переулка Сивцев Вражек стоял двухэтажный особняк XIX века, да не особняк, а целая резиденция. Его занимал сам Васька Сталин ─ сын Иосифа. Васька, так все его звали за глаза, а в глаза, как это не покажется странным, ─ товарищ Сталин. Васька, был полностью распустившийся субъект. Начав войну «летным» лейтенантом, к концу он стал генерал-майором, командующим авиации Московского военного округа. Такой карьеры не сделал ни один офицер во всей Красной армии, даже Покрышкин ─ культовый асс времен Отечественной войны.

Васька был хулиган и развратник, кроме хоккея и футбола ничем и никогда не интересовался. Знаю я это со слов моих старших сослуживцев - строителей, которые с ним постоянно контактировали при строительстве разных спортивных сооружений для ВВС. «Легче было бы повеситься, чем идти к нему на совещание», - вспоминали очевидцы те времена. Мат-перемат, личные оскорбления, крики и угрозы распоясавшегося хулигана, ─ только так мои знакомые его описывали. Ваську панически боялись не только подчиненные, но и все начальники. Его угрозы не носили только риторического характера, в конце сороковых и до смерти всесильного отца, подчас оборачивались реальным бедствием. Вот так развивалась коррупция еще с далеких годов Советской власти.

Кропоткинская площадь, откуда берет начало Кропоткинская улица ныне вновь Пречистенка, родная с детства, знакомая каждым своим переулком и каждым домом. Когда-то по ней ходил трамвай. Знаменитая Аннушка. Она шла от Новодевичьего монастыря, теперь восстановленного в прежнем качестве, и знаменитого с дореволюционных времен элитного кладбища. В советские времена там тоже хоронили представителей художественной высшей элиты или опальных политиков, например, Н.С. Хрущева или высших чиновников второго плана. «Аннушка» шла по нашей улице и поворачивала на бульварное кольцо - до Чистых Прудов. В мое время на булгаковские Патриаршие Пруды Аннушка уже не заходила.

Итак, Пречистенка. В XIX веке после Московского пожара квартал между Пречистенкой и Арбатом стал застраивать родовитое Московское дворянство. В конце века и в начале ХХ века этот же район застроили так называемыми. доходными многоэтажными домами в стиле «модерн» с 10-12 комнатными квартирами. Такие квартиры почему-то называли «профессорскими».

Самой известной была усадьба Дениса Давыдова ─ поэта и прототипа толстовского героя из «Войны и мира». В тридцатые годы в этом дворце располагался райком партии. Второй дворец, князей Долгоруковых, занимала Академия Художеств, третий дворец для меня неизвестного происхождения, занимала академия Генерального штаба. В огромном особняке начала XIX века располагался музей Толстого.

Это все - о «высоком». Но щемящее чувство ностальгии о прекрасных временах детства вызывали у меня другие «достопримечательности». Например, «научный» магазин! Так называли его со времен войны, потому что в нем «отоваривались» (новообразованное слово военных времен ─ означает: получение месячного рациона продуктов по карточкам) только прикрепленные к этому магазину научные работники. По-видимому, его местоположение как-то было связано с «Домом ученых», находившимся неподалеку на той же Пречистенке. Проходя мимо «молочной», я сразу вспомнил божественный запах смеси сыров, молока и масла, исторгавшийся из нее в довоенные времена.

Но вот и ворота в наш двор, рядом еще стоит пивной ларек. На крыше этого ларька, случалось, сидели мы, довоенные мальчишки, опустив вниз на асфальт перед самым окошком черную нитку с привязанным бумажным рублем. Как только подвыпивший гражданин наклонится за ним, мы дергаем нитку и банкнота убегает вместе с нами под проклятия легковерного.

Наш двор, конечно, тоже вызвал массу эмоций. Вот стоят три березы, к которым мой старший брат привязывал свою лошадь, приезжая из воинской части на воскресение, а я на зависть другим мальчишкам чистил сбрую и стремена. Вот и высокая клумба, а зимой ледяная горка и основа снежной крепости, а вот и забор соседнего особняка, в сад которого мы лазили за вишней. Особняка давно уже нет. На его месте построено Кубинское посольство.

Как все изменилось за семь лет моей военной службы на Севере!

Двор показался значительно меньше, хотя нет уже привычной кучи угля, да не стало и самой котельной, теперь действует теплосеть. А вот и мой подъезд и моя квартира. Я дома! Объятия, поцелуи, восклицания. Матушка постарела. Сыну уже пять лет, совсем большой – с 3 лет ходит в детский сад. Нина работает, но квартиры нет. Проблемы, проблемы и проблемы. Однако молодость всегда смотрит в будущее с оптимизмом, а мы были молоды, здоровы и не унывали.

Новая жизнь, новые заботы 

Проснувшись на следующий день рано, я начистился, надраился, как на строевой смотр, ведь надо в первый раз идти к новому начальству. Я был уверен, что меня примет сам полковник Батынчук, начальник управления кадров при заместителе министра обороны по строительству.

Пришел, тоже пешком, хотелось посмотреть на Красную площадь, а рядом и Ветошный переулок ─ цель похода. Направили меня, конечно, не к начальнику, а в какую-то большую комнату, где за множеством столов сидели сплошь полковники с подполковниками в мятых затертых кителях.

Сразу возникла ассоциация с гоголевским присутственным местом, куда Чичиков пришел регистрировать покупку своих мертвых душ. Доложился одному из полковников, он взглянул с тоской в глазах на меня, молча, вынул личное дело, ни о чем не расспросил, сказал только: «Сейчас идет сильное сокращение армии, никаких запросов от штабов и организаций не поступает, вот вам ваше личное дело, походите по московским строительным управлениям, может быть, что-нибудь найдете». Но, предупредил меня мой «направленец»2, что в резерве я смогу находиться не более трех месяцев. А затем еще 3 месяца буду получать только оклад по званию. Потом  все - увольнение. Я был ошарашен. Значит, не обманул меня полковник Мороз, добросовестно предупредил.

В Советской армии совсем не было принято ходить по разным воинским частям и самому искать место службы. Да и войти в какой-нибудь штаб или управление просто так, без заранее заказанного пропуска, невозможно.

Но делать нечего, придется идти по всем знакомым и незнакомым в надежде на трудоустройство. После получения солидного пакета, обклеенного печатями, вышел я на площадь Революции к метро. Тогда еще существовал престижный ресторан «Гранд отель», построенный, по-видимому, в середине XIX века в стиле позднего барокко, находился он напротив Музея Ленина (бывшего здания городской Думы). Проходя мимо, вспомнил я довольно смешной случай.

Было это еще до женитьбы, наверное, году в сорок девятом прошлого века.

Всем знакомым было известно, что зарплату в моей военно-инженерной академии платят точно 15 числа каждого месяца. Как раз в этот день встречаем мы с Ниной ее подругу Галю тоже с ее другом где-то на Никитском бульваре. Галя большая любительница развлечений, сразу предлагает нам:

─ Пойдем в «Гранд отель». Я знаю там, на втором этаже есть недорогой коктейль-холл (слово – «бар» пришло позднее), немножко выпьем и потанцуем.

─ Пошли, соглашаемся мы.

Денег, как на зло, в этот день нам впервые не выдали, а было у меня рулей двадцать, дело было еще до денежной реформы, при моей небольшей лейтенантской зарплате в 1200 рублей понятно, что с 20 рублями в ресторан идти не стоит. Но раз Галя предлагает, то, наверное, у них что-то есть.

Приходим. Мы с Ниной впервые в нем, кругом зеркала, позолота, кресла и диваны из резного дуба, на стенах гобелены, одним словом, роскошь. Выбрали столик, официант во фраке приносит меню в коленкоровом с золотом паспарту. Спрашиваю Галю:

─ У вас деньги есть?

─ Нет, конечно, у тебя же сегодня получка?

─ Да нам сегодня как раз не дали, я был уверен, раз ты предлагаешь, значит, у тебя есть деньги.

─ Вот те раз! Выворачивай карманы, ─ говорю. Вывернули все карманы, еле-еле набрали всякой мелочью 35 рублей. Заказали по бокалу самого дешевого пунша и до закрытия провели время на редкость весело. При расчете отдаю официанту все 35 и небрежно так говорю:

─ Сдачи не надо!

─ Нет, нет, что вы! Отдает он назад 5 рублей с покровительственной и ироничной приговоркой: «Это вам на метро пригодится».

Наверное это был еще относительно старорежимный официант, не тот, который через 20 лет в «Праге».

Прошло 3 месяца безуспешного брожения по строительным частям. Я решил прекратить всякие бесперспективные поиски и уволиться в запас. Рассуждал я просто: ведь  подавляющее число инженеров работают в гражданских организациях и живут, делают карьеру, а я ведь не хуже других: тоже сначала где-нибудь устроюсь, а потом, уже не торопясь, оглянусь, сориентируюсь и найду работу по душе.

Решил и сделал. Увидел, проходя мимо, проектный институт по реконструкции предприятий легкой промышленности, зашел туда и согласился у них работать старшим инженером, тем более что и Нина тоже работала в институте текстильной промышленности. Просто камень с плеч упал. Не пропаду!

Тут же направился я обратно в управление кадров с рапортом об увольнении в запас. Сижу в коридоре, жду приема, когда мимо проходит все тот же полковник Мороз с Севера, увидел меня:

─ А ты что здесь делаешь?

─ Да вот, товарищ полковник, рапорт принес на увольнение. Вы были правы, ни где невозможно устроиться.

─ Так, молодой дурень, дай-ка твой рапорт, и пойдем со мной.

Мороз завел меня, что называется без стука, прямо к самому Батынчуку, назвал его как-то по имени и говорит:

─ Послушай, что же это делается? Старых пердунов ты держишь по всяким закоулкам, а этого молодого дурака с академическим образованием твои мальчики вон выкидывают. Разве это порядок?

─ А, это - Тиктинер! Я же его еще с моей поездки по Северу запомнил. Он тот единственный офицер из всех, с кем я беседовал, который не высказал никаких претензий ни к тяжелым условиям работы, ни по личным делам. Хорошо, товарищ Тиктинер, вот вам записка к полковнику Переверзеву, начальнику УНР в Текстильщиках3. Он тебя возьмет.

149 УНР (Управление начальника работ) я нашел быстро. Новое двухэтажное здание без всякой охраны, но с дежурным офицером. Показал ему записку.

- А, от Батынчука, знаем его хорошо. К нам работать? Давай, давай, Володя с тебя шкуру быстро спустит. Он на втором этаже, секретарша покажет.

Захожу, докладываюсь. За столом сидит немолодой, седой полковник, круглолицый, полный, прочел записку, уставился на меня проникновенным испытующим взглядом и говорит хмуро:

─ Откуда вы знаете полковника Батынчука? Почему без предписания, почему через голову ВСУМа4. Я вас принять не могу. Езжайте во ВСУМ, привезите официальное предписание. У меня все вакансии заполнены. Решайте сами эту проблему. Я, естественно, сразу скис. Дело в том, что во ВСУМе я уже до этого был, и получил отказ.

Запинаясь, но настойчиво говорю: «Позвоните, пожалуйста, самому полковнику Батынчуку. Может быть, он вам все разъяснит?»

Полковник Переверзев, наверное, подумал, что есть в этом деле какая-то личная основа, взял трубку и позвонил. Через три минуты говорит: «Хорошо! Завтра выходите на работу».

И дает мне адрес стройки.

─ Вы назначаетесь старшим прорабом на объекты жилищного строительства в Измайлово.

Тут уж я возмутился.

─ Товарищ полковник, почему только «старшим прорабом», когда я прибыл с майорской должности «начальника участка» и с неплохой аттестацией?

─ Так то-же было где-то на Севере, а это Москва, понимать надо!

─ Но ведь в Москве пирожками бесплатно не кормят. И работать в тех северных условиях, поверьте, не проще, чем в столице!

Тут полковник неожиданно расплылся в улыбке. Моя настойчивость ему явно понравилась!

─ Ладно, не волнуйся, будешь там начальником участка! Но смотри, у меня и обратно прорабом стать не долго.

Таким образом, все устроилось, я вновь стал москвичом.

Следующим утром пораньше приехал я на свою стройку. Обошел все три «мои» строящиеся дома и увидел, что, действительно, Москва ─ это не Архангельск. Тут дома повыше и башенные краны посовременнее, и все межэтажные перекрытия из сборных плит, одним словом стройка понравилась. Через какое-то время приходит майор, которого я должен заместить в связи его переходом на другую должность. Познакомились.

Оказывается, майор уже имеет на руках направление ехать куда-то на юг с повышением. Странно, почему же Переверзев меня не хотел брать и почему во ВСУМе мне сказали, что никаких вакансий у них нет? Загадка!

Два или три дня принимал дела. Вернее не дела, а строительные материалы, которые решил скрупулезно принять, чтобы не нарваться потом на денежный «начет» за недостачу. При приемке обнаружил, что многого не хватает, особенно, сборного железобетона, лесоматериалов

Я заявил майору: «По акту приму только наличие, никаких объяснений и примечаний не подпишу».

Через день вызывает меня начальник УНР и дает приказ прекратить приемку и направиться в подмосковный городок Люберцы для организации нового строительного участка в «чистом поле». Опять загадка!

Комбинат строительных материалов, на котором мне предстояло организовать свой строительный участок, оказался вполне гражданским предприятием, принадлежащим Моссовету и выпускавшим, в основном, силикатный кирпич. Мы, военные, взялись его реконструировать только потому, что Моссовет поставил такие условия: хотите получать себе продукцию сверх планового лимита, помогите в реконструкции предприятия.

Это тоже была одна из причуд централизованного планирования. Деньги есть, а ресурсов, в особенности, рабочей силы для освоения выделенных средств катастрофически не хватает. А в армии солдаты есть всегда.

Причина тут одна: очень низкая производительность труда, отсталая техника, и еще, низкая заработная плата, особенно в строительстве.

Подчас выгоднее было выкопать, например, траншеи вручную, чем привезти на объект экскаватор. Вообще главным принципом низового планирования работы техники, было обязательное двухсменное использование машин и механизмов. Только на первый взгляд это правильно, однако в Германии я наблюдаю обратное явление. Из-за очень высокой заработной платы предприниматель готов на одного рабочего держать два механизма, пусть стоит механизм, лишь бы не простаивал ни одной минуты сам рабочий. Сравнение методов строительства в Советском союзе и в Германии я попробую произвести позже в соответствующем месте.

Условия работы на комбинате формулировались предельно просто: за каждый рубль выполненных работ по реконструкции мы получали один кирпич. Для постройки двух типовых 75-квартирных домов требуется примерно миллион кирпичей. Отсюда и задача, поставленная передо мной: ежегодно выполнять работ на один миллион рублей. Чтобы все строительное управление выполнило план по строительству жилья.

Не скрою, что наш УНР еще и «подворовывал» у гражданских, в тяжелую минуту, кирпич сверх лимита. Приезжал ко мне на постройку жилого дома, который стоял вне территории завода, снабженец и перегружал поддоны с кирпичом прямо от строящегося дома в свои грузовики. Мне же завод завозил новую порцию опять, конечно, без всякого лимита, ведь «мой» Люберецкий завод был самым крупным предприятием в Союзе по производству силикатного, т.е. «белого» кирпича. Весь полученный материал, естественно, мы оплачивали. Воровством это было только в части «лимитов» - цифр в планах на год, но за «ворованное» все всегда платили деньги. Просто «лимиты» (государственные права на получение кирпича по госплану) были фактически много дороже самого кирпича, но юридически они не стоили ничего.

На заводе работало около трех тысяч рабочих. При нем был свой жилой поселок. Условия работы на заводе и условия жизни в поселке были, на мой теперешний взгляд, ужасающие. Пыль от негашеной извести буквально окутывала весь завод и его поселок. Приходя на работу, я, как и другие мои сотрудники, сразу переодевались в заводскую робу, иначе потом в городе появиться было бы невозможно, с ног до головы все ходили покрытые мельчайшей известковой пылью. Многие страдали «силикозом» - опасной легочной болезнью. Дело в том, что для изготовления кирпича применялась известково-песчаная смесь. Известняк обжигали тут же на заводе в огромных печах, похожих на доменные у металлургов. Никаких мероприятий по герметизации производственного процесса, по-видимому, не проводилось.

Устроились мы военные, на гражданском заводе капитально: прямо на его территории построили себе казарму на роту солдат, а мне на заводе отвели хорошее помещение под контору и склады. Так началась моя московская трудовая деятельность. На реконструкции завода я работал года два, и в памяти отразилось несколько драматических и комичных случаев.

Поначалу не было у меня ни мастеров, ни прорабов, хотя я сразу начал строить три больших объекта. Пришлось здорово побегать и с нивелиром и с теодолитом. Первым делом начал с возведения «цеха песка» ─ мощной эстакады для установки металлических бункеров, в которые происходила перегрузка песка с железнодорожных составов. Каждый бункер на 100 кубометров. Устанавливались они в гнезда мощного железобетонного каркаса. Когда каркас был уже возведен, металл для емкостей завезен, прибыла бригада монтажников. Показал им их будущую работу, промерили с бригадиром гнезда, составили акт о готовности объекта к монтажу. Я был в приподнятом настроении, ведь это была моя первая настоящая серьезная работа и сделана она была вовремя.

Через какое-то время, когда были уже сварены все бункера, приходит ко мне бригадир и спокойно так говорит: «Начальник, а к чему крепить бункера?»

И тут мне стукнуло в голову: действительно, а к чему же крепить бункера? Ведь обычно в таких случаях заранее еще до укладки бетона, устанавливаются специальные закладные детали.

─ Погоди друг, я разберусь.

Смотрю чертежи,  в самом деле, никаких мест для установки закладных не указано. Смотрю еще раз, повнимательнее, и о, ужас!, вижу, в нижнем углу ссылку: «Закладные детали установить по всему периметру гнезда с шагом 50см. См. альбом закладных деталей номер такой-то»

Вот это да! Что же делать? Сразу губительная мысль: не успел приехать и такой грубый ляп, а еще этот разговор о том, что Москва пирожками бесплатно не кормит. Одним словом ─ скверно. Говорю бригадиру:

─ Завтра на работу не выходите! Мне надо подумать, как выйти из положения. А за этот простой я с вами расплачусь. И своему начальству пока ничего не говорите.

Сразу поехал домой, всю ночь не спал, но под утро пришло самое лучшее и, как оказалось, самое простое инженерное решение: надо верх железобетонного гнезда обрамить мощным уголком! Вскочил, как угорелый, и быстро, быстро помчался на завод. Товарищ Конник, главный инженер завода, уже был на работе. Все ему рассказал и попросил помочь с металлом.

Он, молодец, сразу все понял и говорит: «Я думаю, это подойдет, но твое решение надо обязательно согласовать с проектировщиками».

─ Конечно, конечно, согласую, но металл нужен сегодня, ведь бригада монтажников простаивает, она может и уйти. Металл Конник приказал выдать, с главным инженером проекта я все согласовал прямо по телефону. Работа пошла, как бы ничего и не произошло. Начальству своему, естественно, я ничего не докладывал.

Евгений Петрович Конник - характерный тип советского производственника, именно на таких людях в СССР держалось любое крупное предприятие. Фанатик своего дела, на заводе начал с рабочего и после заочного окончания института прошел все ступени «развития» до главного инженера завода, а позже, как мне говорили, стал и директором завода. С самого раннего утра, с начала работы первой смены и до окончания второй, а то и ночами находился Евгений Петрович на своем заводе, знал по имени и отчеству почти всех рабочих и даже их жен и детей. Ругался постоянно, но пользовался и всеобщим уважением. Рабочие звали его просто Петрович. Петрович всегда был в курсе каждой мелочи, а главное - был решительным и настоящим хозяином всего дела.

Директор же был полной его противоположностью! Этакий советский барин, проштрафившийся бывший замминистра, сохранивший все прежние руководящие привычки, но и все прежние «связи», а потому мог без труда решать внешние проблемы предприятия. И наше присутствие на заводе было тоже его рук дело. Странно, что его фамилию я начисто забыл, хотя очень часто он завозил меня домой после работы. Жил директор, конечно, в Москве, где-то в районе Арбата недалеко от нашего дома.

Однажды, сидя в заводской столовой, мы услышали сильный взрыв, а через пару тройку минут увидели толпу бегущих с территории завода людей, а некоторых, наоборот, бегущих на завод. Летят на полной скорости пожарные машины. Кругом паника. ЧП ─ взорвался цех по прессованию кирпича, а в нем обычно работало 300 прессовщиц!

Причина взрыва, как это в большинстве случаев и бывает, в разгильдяйстве и пьянстве. Перед стенами цеха располагались огромные автоклавы, в которых при давлении в 16 атмосфер пропаривался силикатный кирпич. С торца автоклавы после загрузки закрывались крышками диаметром целых 2 метра. Рабочие, которые были «выпивши», закрывая крышку, затянули гайки не до конца и после достижения максимального рабочего давления крышку сорвало. Тяжеленная крышка, пролетев 100 метров и чудом никого не задев, приземлилась в месте отгрузки кирпича, а сам автоклав весом в несколько тонн так «вдвинуло» в цех, что оказались сбитыми со своих мест несколько колонн. Естественно обвалилась часть кровли, но на счастье в цехе был обеденный перерыв и никто не пострадал, кроме самих виновников беды.

Все наши солдаты неделю в три смены участвовали в восстановительных работах.

Прошло года два с тех пор, как приступили мы к реконструкции комбината. Построили жилой дом, большую центральную котельную, цех, и еще кое-что, когда вызывает меня директор и говорит: «Товарищ Тиктинер, по-видимому, придется мне отказаться от ваших услуг. Уж слишком много средств и сил приходится тратить на расширение яслей и детских садов. Присутствие ваших солдат в корне изменило демографическую обстановку на заводе».

Дело в том, что все прессовщицы в главном заводском цеху были молодые девушки-лимитчицы5 из деревень со всей России. Они жили в общежитии и, конечно, наши солдаты не могли с ними не подружиться. Буквально через пару дней после разговора звонит мне полковник Переверзев с приказом остаться на ночь в роте и посмотреть, что там творится. Я понял, что директор поговорил с ним «о демографии» и здесь уже не до юмора, а речь идет о самых серьезных вещах.

В роте были свои командиры – офицер, старшина и сержанты, а, кроме того, над ротой существовал командир батальона, а потому вопросы дисциплины обчно не входили в мои обязанности. Но приказ - есть приказ!

Я пришел в роту неожиданно, часа через полтора после «отбоя». То есть ближе к полуночи. Картина, которую я увидел, была удивительной: полное единение армии и народа, вот уж действительно «и смех и грех». По правде сказать, такого я точно не ожидал: почти на каждой подушке лежало по две головы, все уже мирно спали.

При разборе этого дела с командирами, я услышал неотразимую аргументацию ротного: «Вы же знаете, что в нашей роте за два года не было ни одного ЧП, ни одной самоволки! Как ни в одной другой роте нашего батальона! Вы думаете, это просто так нам дается? Солдат есть тоже человек. И если рядом с казармой постоянно находятся несколько сотен молодых девчат, мы же расположены прямо на их территории, то всякие запреты приведут только к массовым самоволкам и пьянкам, а здесь все чин-чинарем - на наших глазах».

В душе с этим можно было бы согласиться, но тогда надо было бы назвать это сообщество не воинским подразделением – не армейской ротой, а общежитием лимитчиков[4] или как-нибудь по-другому.

Однако долго рассуждать на эту тему нам не пришлось. Через пару месяцев завод действительно отказался от наших услуг. Развернулось большое строительство по коренной реконструкции предприятия силами Главмосстроя.

Я был переведен на участок по строительству жилого комплекса для Авиационного НИИ в Люберцах. Заместителем начальника этого заведения был полковник Рошаль. Рошаль, боевой летчик, который после войны нашел себя на хозяйственной работе. Иногда мне приходилось сопровождать его в разные строительные инстанции. Надо сказать, дело это было тяжелым и муторным. На каждом шагу он встречал каких-то друзей, с каждым должен был остановиться и о чем-то переговорить, а я стоял в стороне и с нетерпением ожидал конца разговора.

Используя свои огромные связи, в том числе и в строительной сфере, он ухитрялся каким-то образом договариваться с моим начальством и проектировщиками о строительстве «в долг». Мы начинали возводить фундаменты, как правило, очередного 9-этажного дома, не имея еще ни разрешения от архитектурного надзора, ни финансирования, не имея вообще никаких разрешительных документов.

Когда фундамент был готов, Рошаль привозил какого-нибудь очень крупного начальника, устраивал ему экскурсию по институту с хорошим застольем, и, как бы между прочим, заходил на нашу стройку: показывал уже возведенный фундамент и заручался поддержкой начальства. Как правило, в «титуле» (плане строительства) следующего года появлялся и сам дом, и его финансирование.

Однажды мы сдавали очередной жилой дом, я должен был привезти на комиссию ее председателя из московского архитектурного надзора. Но как его провести к построенному дому мимо незаконно заложенного второго нового фундамента? Ведь это грозило солидным штрафом и нам, строителям, и Рошалю за самострой.

Рошаль говорит мне: «Вези его на моей «Волге», а возле проходной я установлю дополнительную охрану и поставлю закрытый автофургон Уазик. Пересадим его в кузов без окон под предлогом установления более строгих правил секретности и привезем на комиссию. И дело, как говорится, будет в шляпе». Так и получилось.

Приблизительно таким образом он возвел на территории института целый город. Сотрудники института его буквально боготворили. Кстати сказать, и мои вольнонаемные рабочие тоже. Рошаль относился к нам, строителям, как к своему коллективу. Всем гражданским рабочим предоставлял места в детском саду, выдавал пропуска в свой «закрытый» магазин «Военторг», где снабжение было на порядок лучше, чем в люберецких магазинах. Но самое главное он в каждом доме выделял квартиры для строителей. Так что строили ему все с большой охотой.

Одновременно мой строительный участок строил и большую пятиэтажную базу промышленных товаров для Московского военторга, что на Воздвиженке6.

Два интересных случая помню я из тех времен. В течение года или полутора здание на Воздвиженке было построено. Тогдашний начальник тыла Советской Армии, известный со времен войны маршал Баграмян, пригласил посмотреть новостройку своего друга - члена Политбюро ЦК КПСС, «вождя» со времен В.И. Ленина до времен Л.И.Брежнева ─ Анастаса Ивановича Микояна. Про Микояна за его непотопляемость при всех режимах советских времен даже появилась поговорка: «От Ильича до Ильича без инфаркта и паралича»[5]. Так вот, приезжают они вдвоем без всякой свиты, так сказать, с частным визитом.

Присутствовали, помню, только начальник базы, главный инженер проекта и я от строителей. Баграмян с видимой гордостью показывает высокому гостю новое и, по его мнению, прекрасно оборудованное складское здание. Здесь надо пояснить, что Микоян, был главным идеологом внешней и внутренней торговли Советского Союза, побывал и не один раз в Европе и Америке. А потому он, наверняка, видел там настоящие, полностью механизированные, а то и автоматизированные склады. Увидев же тот примитив, который ему представили, где кроме двух лифтов и нескольких тележек ничего не было, пришел в такое негодование, что я предпочел спрятаться за чьей-то спиной.

Микоян кричал на маршала и на других начальников, но главный гнев пришелся на проектировщика, в общем-то, ни в чем не повинного человека, ведь он-то по Европам и Америкам не ездил, а руководствовался типовыми решениями действовавших в СССР строительных норм. Да и автоматического оборудования у нас тогда не производили. А главное в нашей стране тотального дефицита никто не задумывался над вопросами повышения культуры и производительности в торговой отрасли. Выпустив пар, Анастас Иванович сказал маршалу: «Ты бы хоть мне раньше сказал, мы бы послали наших специалистов и закупили тебе на Западе нужное оборудование», - и так далее.

Можно было, конечно, купить оборудование для пары складов, но к тому времени уже «ни Бог, ни царь, и ни герой» не в состоянии были решить проблем технического отставания СССР. Вспоминаю один характерный анекдот того времени.

В один НИИ приехала японская делегация. Директор института водит их по лабораториям, показывает свое новое оборудование. Каждый прибор японец оценивает словом «Хороцо, хороцо», в конце директор спрашивает японца:

─ Что это Вы на все говорите «хорошо, хорошо»,  я же знаю, что у вас и получше есть оборудование.

─ Хороцо, хороцо, очень хороцо, - отвечает японец

─Что тут «очень хорошо»? ─ Хороцо то, что вы нас никогда не догоните.

Во время строительства этого объекта, мы встретились с почти непреодолимым препятствием. Все башенные краны того времени были приспособлены для строительства жилых домов шириной 12-15 метров, а ширина нашего склада была – 20 метров, да плюс откосы глубокого котлована: еще 5-6 метров. Одним словом, стрела крана была слишком коротка для монтажа крайнего пролета перекрытий здания.

Об этом обстоятельстве не подумали ни проектировщики, ни мы ─ строители. Дело в том, что с противоположной стороны здания проходили действующие железнодорожные подъездные пути, и второй кран поставить было невозможно. Если бы я сообразил вовремя, то забил бы временный шпунт с одной стороны котлована, или принял бы какое-то иное решение. Но задумались мы, как это часто бывает, только тогда, когда в «одно место клюнул жареный петух».

Что делать? Ума не приложу.

Впору было переходить на устройство монолитного перекрытия на этих пролетах. Во время обеда я поделился своими заботами с начальником складов. Он удивился и говорит: «А какая проблема? Надо вызвать аварийный железнодорожный поезд, и его бригада в течение нескольких часов весь монтаж выполнит. Давай мне письмо от начальника УНР, а все остальное я сам улажу с железнодорожным начальством».

Действительно, все получилось, как нельзя лучше. Я не стал бы упоминать об этом эпизоде, если бы он не натолкнул меня через пару лет на решение, которое определило мою будущую судьбу. Но об этом немного позже.

Когда строительство склада подходило к концу, Переверзев приказал мне, как обычно, «очень срочно», поехать на какую-то военную овощную базу. Созвонился. Встречает меня там целый полковник, начальник этого, как казалось мне, совсем не военного заведения. Он познакомил меня с предстоящими работами и пригласил обедать. В небольшой столовой для начальства было светло и уютно. Через несколько минут симпатичная девушка приносит нам, кроме водки и закуски, настоящий украинский борщ из свежих овощей, вплоть до помидоров и укропа.

Обрадовался я, помню, несказанно: во-первых, борщ ─ моя любимая еда, да еще с сахарной косточкой и куском мяса на ней, во-вторых, в марте месяце борщ из свежих овощей был разве что только в сказках. Но третье блюдо повергло меня просто в транс ─ кусок арбуза и свежий виноград. В разговоре полковник пояснил, что база его особенная, в ее задачу входит снабжение посольских приемов всеми продуктами. Вот чем занималось тогда оборонное ведомство, и это, поверьте, никого не удивляло.

Я думаю, настало время рассказать о Министерстве обороны Советского Союза, о том каким государством в государстве оно было в мое время. Помимо чисто военных структур в состав Минобороны входили предприятия и организации по профилю практически всех союзных министерств. Имелось собственное судопроизводство и юридическая служба, обширное здравоохранение (госпиталя, поликлиники и система санаториев), система домов отдыха и даже «Туристический отдел».

Культура в армии и военных городках процветала под эгидой могущественного Главного политуправления, имелись театры, художественные студии, концертные коллективы, издательства, газеты и музеи. Институт военной истории был крупным НИИ. Было все, кроме военного цирка. Каждый округ имел всю названную номенклатуру организаций, а в Москве создавались еще и «головные» учреждения центрального подчинения по всем отраслям.

В Минобороны была собственная железнодорожная служба и собственные железнодорожные войска. Имелись собственные военные совхозы, и даже животноводческий колхоз (!?) в Казахстане.

За годы советской власти была создана огромная собственная, чисто армейская промышленная база: от литейных до мебельных заводов, включая стекольные, кирпичные, деревообрабатывающие. Существовал даже целый главк  (главное управление Министерства обороны) промышленности строительных материалов.

Функционировали собственные садоводческие питомники, не говоря уже о дачном хозяйстве. Целая система охотничьих и рыбоводческих хозяйств, также раскинулась по всей стране. Брежнев – большой любитель охоты - присвоил ряду своих егерей офицерские звания и, естественно, их начальникам генеральские звания.

В составе МО находилось множество технических и медицинских НИИ и целая система средних и высших учебных заведений вплоть, до Военного института иностранных языков.

И еще много чего подчинялось министру обороны, всего не перечесть. Например, в каждой полку или отдельном батальоне создавались свинофермы, армия сама себя обеспечивала картошкой и капустой, гражданские колхозы выделяли армии возделанные поля, а уборка, перевозка, и главное ─ хранение, было дело армейское.

Только строительные войска (не саперы, а именно чистые строители) составляли в Советской Армии целую самостоятельную «армию» из миллиона человек!

Несколько слов о моих московских начальниках и сослуживцах 

Начальник нашего УНР – Полковник Владимир Иванович Переверзев был человеком своеобразным, очень самолюбивым, умевший быть неприятным, злым и коварным, но при необходимости казавшийся мягким, любезным, учтивым, корректным и даже предупредительным. 

Администратором он был отменным! УНР, входивший в состав Военно-строительного управления города Москвы ─ ВСУМа всегда работал успешно и прибыльно. В то же время, зная свою вспыльчивость и болезненное самолюбие, Переверзев никогда не участвовал в работе приемочных комиссий, то есть не принимал участия  в итоговом акте своей деятельности, чтобы своей вспыльчивостью не испортить дела.

Каждую весну он «заболевал» на пару недель и уезжал на дачу, одновременно таинственно исчезала пара мастеровых из наших мастерских. Была в нем и еще одна характерная черта: он любил переставлять своих начальников участков с места на место, считая, наверное, что длительное руководство одним коллективом ведет к привыканию, снижению активности и другим неприятностям.

Так было и со мной. Неожиданно в начале 1960 года я получил приказ принять участок по строительству комплекса зданий военного НИИ связи и рядом с ним нескольких жилых пятиэтажных домов для сотрудников. Площадка находилась в Новогирееве, районе только что ставшим частью Москвы, ее дальней восточной окраиной8.

Подполковник Рафаил Яковлевич Лихтентул - наш главный инженер. Пропустить эту фигуру в своих воспоминаниях мне просто невозможно. Он представлял собой полную противоположность Переверзеву. Наверное, поэтому они очень хорошо сработались.

Конечно же с главным инженером я общался значительно чаще, чем с начальником управления и, надо сказать, что каждое посещение приносило мне и удовлетворение и пользу. Ему было в начале шестидесятых около шестидесяти лет и всю свою жизнь он занимался строительством в Москве. Даже во время Отечественной войны строил тут же командные пункты для высших военачальников. До войны Лихтентул участвовал в строительстве знакового в Москве объекта - огромного здания Театра Красной Армии. Его конфигурация в плане, то есть, глядя сверху, имеет форму пятиконечной звезды ─ главного армейского символа. Говорят, само здание должно было стать постаментом для циклопического памятника Сталину, но из-за войны этим планам не суждено было сбыться.

Строил мой начальник и здание Академии им. Фрунзе на Пироговке. Лихтентул рассказывал мне, что при строительстве подвала академии они наткнулись на огромный ящик с французским вином еще Наполеоновских времен. Попробовали пить, но оно оказалось желеобразным, испугались отравиться и сдали находку археологам, прослыв при этом кристально честными советскими людьми.

Рафаил Яковлевич строил также первое каркасное высотное здание Москвы ─ здание университета - МГУ им. Ломоносова. Он рассказал мне о чудаке профессоре инженерной академии генерале Дмоховском и о том, как последний консультировал их в котловане под фундаменты «высотки». О чем я упоминал в первом томе.

Одним словом Лихтентул был очень опытным эрудированным инженером с мягким не «строительным» характером. Отличительной чертой было его умение объяснять подчиненному, как следует выполнить какой-нибудь сложный элемент конструкции или узла. Одновременно с разговором он от руки чертил этот узел, а к концу выдавал чертеж, выполненный по всем правилам начертательной геометрии. Сказывался опыт его долгой работы в проектных институтах и талант пространственного мышления.

О квалификации Рафаила Яковлевича можно судить и по тому, что когда мне приходилось согласовывать, что-нибудь с главным инженером проекта, и я показывал ему при этом чертеж Лихтентула, то, как правило, следовало восклицание: «Раз так решил Рафаил Яковлевич, то не возражаю!» И ГИП ставил свою подпись.

Теперь читателю будет понятно, как сложно было мне всего через три года - в 1963 году заместить ушедшего в отставку Лихтентула на его должности главного инженера. Но к этому процессу я еще вернусь.

Однажды, мы вместе с Рафаилом Яковлевичем ехали с работы в метро часов в 9 вечера. Ехали уставшие после целого рабочего дня и длительного совещания, как это обычно было принято в те годы. Я сижу, клюю носом, когда Лихтентул толкает меня локтем в бок: «Смотри вон у двери стоит молоденькая парочка. Ну, разве он понимает, какой чудный алмаз еще без огранки его подруга? А стать! А брови! А улыбка Джоконды! Нет, понять он этого не может ─ слишком молод!»

Вот тебе на! А я считал его безнадежным стариком, мне-то было тогда чуть за тридцать.

Когда Лихтентул собрался уходить на пенсию, его прежние друзья, ставшие высшими чинами Моссовета, предложили ему квартиру в любом Моссоветовском доме. Он долго выбирал, никак не мог остановиться. Дом должен был быть, по его мнению, где-нибудь в центре Москвы, но в зеленом месте.

Рафаил Яковлевич воспитан был в религиозной еврейской семье обойщика мебели и, следовательно, в отличие от христианского воспитания, считал тело умершего человека нечистым. Законы Торы прямо запрещают Коэнам (Коганам) и Левитам – потомкам первосвященников и служителей Храма ─ прикасаться к мертвому телу. Поэтому все иудеи, придерживающиеся Традицию, стараются быть подальше от покойников. Даже подготовка тела к похоронам производится специальной «командой» мужчин и женщин по особому очень строгому обряду. Еврейские женщины не бросаются в истерике на гроб и вообще стараются, насколько это, возможно, сдерживать внешние проявления своего горя. Наверное поэтому Рафаил Яковлевич искал район достаточно удаленный от кладбища и после, как я уже говорил, долгих поисков нашел, наконец, прелестный уголок в районе Донского монастыря. Мы с Ниной были приглашены на новоселье, и первое, что увидели из окна столовой, была труба Донского крематория.

─ Рафаил Яковлевич, как же это?

─ Ах, не спрашивай. Полгода выбирал и выбрал! Когда увидел, чуть не помер. Но сделать было уже ничего нельзя, все инстанции пройдены, придется здесь жить. Рассказ был бы не полным, если бы я не коснулся и отрицательных качеств нашего героя. Рафаил Яковлевич начисто был лишен дара организатора производства, особенно в его авральной стадии, сопровождавшей любой предсдаточный период на любой советской стройке. Здесь он терялся, он не мог заставить людей работать днем и ночью ради по сути глупой цели – закончить объект обязательно к определенному дню. Не мог, имея все полномочия, сосредоточить, максимум усилий на сдаточном объекте. Не умел уговаривать «пожарных» инспекторов или медиков из санэпидстанции принять объект без подъездной дороги или с незаконченными сантехническими работами, а то и с не наклеенными обоями.

Всему этому прекрасно был обучен тогда в нашем УНРе любой прораб или начальник участка, но не главный инженер Рафаил Яковлевич Лихтентул. Строго говоря, это не было недостатком, просто он считал, что все авралы, вся эта суета, а стремление сдать незаконченный дом в эксплуатацию ─ не доблесть, а бесхозяйственность. И действительно, после получения акта о приемке здания в эксплуатацию, половина, а то и больше рабочих сразу переводилась на другой «горящий» по срокам объект. А на «готовом» начиналась длительная бодяга по устранению «недоделок», по существу, начиналось длительное достраивание здания. Но финансирования-то уже нет: все деньги на основании приемочного акта получены в предыдущем году или квартале. И только под давлением сверху или под угрозой отмены акта приемки удается все же кое-как через пару тройку месяцев передать здание под заселение.

Самое удивительное в этой советской системе было то, что в сдаче незаконченного объекта были заинтересованы все: подрядчик, инспекция, заказчик, и, что самое важное, местные партийные органы ─ основной рычаг управления. Всем надо было отчитываться перед вышестоящими за выполнение любого плана, особенно по строительству жилья. Сопротивлялись сдаче недостроенного дома практически только те, кому предстояло эксплуатировать здание. У них глаза вылезали на лоб, когда им выкручивали руки, заставляя подписывать соответствующие бумаги. Но если оказывалось, что район или город, в котором строишь дом, или школу, или больницу выполняет в данном году свой план по «вводу» и без твоего объекта, то нам, подрядчикам, приходилось плохо, даже очень плохо.

Тогда, чего уж там скрывать, без взятки сдать что-либо было невозможно. В твою руку смотрели все: и пожарные, и санэпидемстанция, и архитектурный надзор, и даже сам заказчик. Но к этому щепетильному вопросу мы еще вернемся.

Итак, я был неожиданно «переброшен» (так тогда говорили при переводе) из Люберец в Новогиреево для строительства корпусов упомянутого НИИ и нескольких жилых домов. О самом строительстве особенно вспоминать нечего, разве только о паре эпизодов.

Приезжает как-то на стройку корреспондент ВСУМовской многотиражки, он же ее редактор Исаак Милявский[6], очень бойкий, всем во ВСУМе известный и не злой человек9. Дело было в осеннюю распутицу.

─ Как дела? Что у тебя интересного?

─ Да так, все в порядке, вот решаем сейчас самую главную задачу: строим дорогу в расположение своей роты[7]. Распутица, машина проехать не может, все продукты на руках в столовую носим. Говорю об этом я со скрытой гордостью. Все политработники, а газета, естественно, их главный орган, поощряют любые дела, улучшающие быт солдат.

─ Дорогу строишь? Это очень интересно, пойдем, посмотрим. Приходим как раз в тот момент, когда в непролазную грязь автокран укладывает очередную плиту перекрытия.

─ Послушай, что ж ты плиты перекрытия используешь не по назначению.

─ Да это неликвиды, которые когда-то кто-то сюда привез как на свалку.

Посмотрели и пошли дальше. Через пару недель вызывает меня Переверзев: «На, почитай, что о нас Милявский в своей газете пишет». Смотрю большая статья с крупным заголовком: «Миллионная дорога». Статья, как статья ─ половина правды, половина врак. Все бы было ничего, если бы она не начиналась с фразы: «В УНР, где начальником полковник Переверзев ……». Одним словом, в порядке реагирования на критику в прессе, к этому делу подключились все: наш секретарь парткома, замполит батальона, в который входила благоустраиваемая рота, специальная комиссия от ВСУМа … .

И хотя всем было понятно, что более достойного применения старым плитам, кроме как для постройки временной дороги, не найти, меня решили наказать. «Политики» (партийные функционеры) даже забыли о своей святой обязанности ─ заботе о быте солдат, лишь бы доложить «наверх» о принятых мерах и примерном наказании виновных.

Но я был еще беспартийным, а плиты не числились на учете, пришлось ограничиться приказом только по командной линии и строгим выговором. Но я уже успел получить майора, а выговор снимается через год, так что пережил я всю «компанию» довольно спокойно.

Перед окончанием строительства первого жилого дома в Новогирееве  пришел на стройку начальник института адмирал Чайка, обошел, осмотрел несколько квартир. Казалось бы, ничего особенного, но тогда, в начале шестидесятых, любой новый дом с «хрущевской» планировкой, совмещенными санузлами и смежными комнатами, был прекрасен и вызывал вожделенные надежды сотрудников всего коллектива НИИ.

При обходе адмирал, между прочим, спрашивает меня о том, где я живу, женат ли и прочее. Я рассказал, что женат, имею сына, а живем мы в центре Москвы, разделенной пополам перегородкой. Живем вместе с тещей, а брат жены с семьей живет за перегородкой в той же большой  комнате коммунальной квартиры[8]. И предложил адмиралу, что если бы вы дали  мне квартиру в этом доме, то это  хорошо отразилось бы на делах.

Я, действительно, ежедневно ездил на работу около двух часов. Метро тогда в Новогирееве еще не было, а от ближайшей станции метро «Семеновская» автобус № 36 ехал около часа. Через пару дней вызвал меня Чайка и говорит, что если свою комнату я смогу передать его институту, то он, Чайка, выделит для меня двухкомнатную квартиру по моему выбору и проведет в жилищной комиссии райисполкома по списку института, то есть без согласования с Переверзевым.

Этот момент, «без согласования», был для меня рискованным, так как по общему правилу квартиры выделялись в каждом доме «на УНР» и уже там решали, кому ее предназначить. Однако соблазн был настолько велик, что я с радостью согласился. Не без помощи того же Чайки мне удалось заручиться в исполкоме письмом о передаче комнаты институту, а через пару месяцев - под новый 1961 год, мы переехали в отдельную квартиру в новом доме.

Как и следовало ожидать, скандал у меня на службе был великий. Думаю Переверзев, секретарь парткома и председатель профкома могли меня просто избить, но я уже, по-видимому, представлял какой-то интерес для управления, как хорошо зарекомендовавший себя «линейный» руководитель, и потому отделался очередным выговором и лишением квартальной премии.

А «по партийной линии», чего все боялись, как огня, меня все еще нельзя было наказать – я не член КПСС! Зато поскольку председателем профкома УНР, распределявшего жилье, была «плановичка», то следующие полгода я никак не мог выполнить какие-то из производственных показателей и опять не получал премий. К сожалению, не получал премий не только я, но и весь мой коллектив.

Все в мире когда-нибудь заканчивается и забывается. Через полгода я морально был восстановлен в правах, и все пошло своим чередом.

Первая отдельная квартира

Теперь мы жили прямо на стройплощадке. Слева я строил двухэтажную столовую, левее нее - первый сборный пятиэтажный панельный дом, справа - новые корпуса института. Почти все окрестные дома вокруг нашего «высотного» квартала были бывшими подмосковными дачами, почему-то немецкой архитектуры, с башенками, красивыми крылечками и вычурными заборчиками, которые кое-где еще сохранились с прежних времен.

Неподалеку рядом с железнодорожной станцией «Новогиреево» был дешевый местный базар, где продавались плоды только местного производства. По улицам бродили куры, и даже посреди 4-го Проспекта[9] валялись в грязи свиньи. Рядом был вывешен стенд с портретом свиньи маслом и надписью: «За задавленную свинью штраф 100 рублей». Хорошо еще рядом не было райсуда, а то бы часть документов была бы, наверное, этими свиньями съедена, как у Гоголя.

Квартира была маленькая, типовая: большая комната 18 кв.м., как бы гостиная, но проходная, и маленькая, просто малюсенькая, 12 кв.м. - вторая. Рядом с маленькой комнатой темный чулан, его еще называли «тещина комната». Кухня меньше шести метров и совмещенный с ванной туалет - 140х160 см. Мы с Ниной разместились в большой проходной комнате, теща Вера Ивановна с шестилетним Алешей - во второй.

Помню, что-то около года мы с Ниной спали прямо на полу, никак не могли достать двуспальную софу. Ведь не поставишь в 18-метровой гостиной, куда приглашаем гостей, на почетном месте двуспальную кровать. Кстати сказать, за время советских времен слово «купить» из лексикона исчезло. Люди ничего не покупали, а только «доставали» или «отоваривались», иногда «находили».

И тем ни менее счастью нашему не было предела. Нет квартирных соседей, нет очереди в уборную на 3 семьи, есть свой балкон, он же зимний холодильник. В ту пору, в начале шестидесятых, о настоящих холодильниках мы могли только читать в журналах «Знание сила» или «Наука и Техника».

Объективности ради, надо сказать, что приблизительно в это же время мне уже предлагали занять две комнаты в общей квартире в центре, на Зубовской площади, которые до этого занимал наш главный инженер подполковник Рафаил Яковлевич Лихтентул. Но мы отказались. Мы предпочли отдельную квартиру в самом дальнем углу Москвы.

Сразу же по переезде завели мы собаку – большого пуделя Артошку, купленного на Птичьем рынке. Выбирали мы в тот день собаку долго, пока не набрели на 4-месячное создание с грустными, но прекрасными карими глазами:

─ Сколько за него? - спрашивает Нина.

─ 15 рублей, меньше не отдам, с каким-то даже вызовом отвечает продавец.

─ Ну что вы, за такого пса и 15 рулей? Он стоит не меньше 25…, - продолжает моя супруга.

Немая сцена! Ни продавец, ни я ничего понять не можем. Первым пришел в себя продавец:

─ Пятнадцать и никаких гвоздей.

─ Нате вам двадцать пять, и мы уходим.

─ Ну, ладно! Тогда я вам его заверну.

Пес наш оказался просто бесценным. Он вырос в королевского пуделя, конечно, без родословных и других аксессуаров. Никакому воспитанию мы его не подвергали, мы просто все его любили. Для Алеши это была не просто игрушка, но и значительный воспитательный момент. А приобретенный позже рыжий котенок, а затем черепаха сделали наш дом уютным, веселым и гостеприимным.

Все в доме на наш неприхотливый вкус было прекрасно …, кроме клопов, которые целыми полчищами осаждали нас из соседних квартир. Началась бескомпромиссная война. Заделали все щели, морили их всем, что только под руками было. Но избавление пришло с первым выездом на дачу.

В квартире мы с Ниной сами содрали все обои, а стены покрасили в соответствии с последним криком тогдашней моды: каждую в разный цвет: желтый, зеленый, розовый и сиреневый, к окнам тон темнее в глубине комнаты светлее. Повесили, как нам казалось, роскошные гардины. На их светлом фоне были изображены яркие предметы чайного сервиза. Это тоже дань моде.

Постепенно обзавелись новомодной мебелью, а иногда даже самодельной, кустарной, но эксклюзивной, как теперь говорят: всякими светильниками, торшерами. Самым последним писком моды был низкий треугольный журнальный столик из оргстекла. На кухне поставили доставшийся нам с великим трудом и всякими мытарствами польский желто-зеленый кухонный буфет[10]. Все время я упоминаю местоимение МЫ, но тогда всем этим делом занималась Нина, а я пропадал на работе, оправдывая данное адмиралу слово о том, что переселение положительно скажется на ходе дел.

О пятнадцатилетнем житье в Новогирееве можно сказать и побольше.  Это был период самого активного и, я бы сказал, плодотворного времени для всех членов нашей семьи. Хотя принято считать главой семьи мужчину ─ мужа, отца и зятя, но это довольно архаичный и призрачный подход к проблеме. Конечно, как известно, мужчина в доме решает все кардинальные проблемы существования. Такие, например, как прогнозы дальнейшего развития государства или проблемы войны и мира.

Все же мелкие проблемы, такие как воспитание сына, устройство быта, распределение домашнего бюджета; питание, одежда, стирка, уборка, подготовка к праздникам, приглашение гостей, выпечка пирожков или приготовление фаршированной рыбы (фирменные наши блюда), приучение Васьки (рыжего кота) к пользованию унитазом; возделывание огорода на даче в Кратове или заготовка кислой капусты на всю зиму; покупка абонементов в консерваторию или билетов в театр, уход за больными и еще множество бытовых мелочей ─ удел хозяйки дома. Здесь звучит, кроме правды, еще и некоторая самоирония, сказка. Но, как говорится, ─ сказка ложь, но в ней намек ─ добру молодцу урок.

Конечно, мы оба, здоровые и энергичные, работали в указанные годы особенно много, когда было нам по 30-40 лет. Кстати сказать, самоирония отличительная черта еврея. Тысячи так называемых еврейских анекдотов, сочиненных самими евреями, тому свидетельство. Один пример:

─ Послушайте, Рабинович, вас же ударили по морде, вы почему не реагируете?

─ Как не реагирую? А кто же упал?

Полтора десятка лет жизни в Новогирееве, один из счастливейших периодов в жизни нашей семьи. Взаимная любовь и уважение царили в доме. На этот период приходится время Алешиного детства и юношества. Я не помню, как мы его воспитывали, но никаких нравоучительных бесед мы точно не проводили12. Правда, большую часть времени, особенно в детстве, он проводил с бабушкой Верой Ивановной. Нина работала в институте ВНИИЛТЕКМАШ в двух часах езды от дома – на Варшавском шоссе, а позже во ВНИИ Эпидемиологии, рядом - на Новогереевской улице. Я же вообще вскоре стал работать в 60 км от Москвы в Электрогорске и приезжал домой только по воскресеньям или в те дни, когда меня вызывали на какое-нибудь совещание.

Но и бабушка тоже вряд ли читала ему моральные проповеди[11]. Мы с Ниной уже тогда были убеждены, что личный пример, трудолюбие и взаимное доверие между родителями и, особенно воскресные утренние застольные беседы на отвлеченные темы, а не о бытовых трудностях, болезнях или деньгах, которых всегда не хватает ─ залог правильного воспитания. Действительно, наши разговоры, вернее сказать, беседы были большей частью о книгах, прочитанных или которые надо бы прочитать, о впечатлениях от увиденного или пережитого, о фильмах и концертах или о проделках кота или Артошки.

Почти каждое зимнее воскресенье мы втроем  и собака, прямо у подъезда дома становились на лыжи, шли до огромного Измайловского парка, где катались часа три. Наши праздники без перепоев и скандалов, без примитивных бесконечных песен, но с обязательным каким-нибудь сюрпризом или маскарадом, или с веселыми забавами ─ все это влияло на формирование Алешиного мировоззрения и жизненных принципов. Когда мы ходили в гости к друзьям или к родственникам, мы в большинстве случаев брали с собой Алешу. Считали, что общение и само нахождение во взрослой компании расширяет кругозор ребенка. Да и компании наши не могли показать ему изнанку жизни.

Если быть совершенно честным, то все, что я только что написал, есть отчасти выдумка, переосмысление событий постфактум. Некоторое подведение под сегодняшний общий знаменатель, или уж если пользоваться математическими понятиями, то все написанное есть не что иное, как искусственное преобразование формулы для получения логически правильного результата. В жизни все было не так.

Чтобы мы ни делали, покупали ли собаку, или держали деньги всегда  во всем известном всей семье месте - в открытой коробке, или еще что-то, мы никогда не задумывались о том, что это необходимо для воспитания в Алеше таких-то и таких качеств. И, конечно, когда мы искали компромисс в семейном споре, то никогда не задумывались над тем, что вот здесь-то надо уступить, а здесь надо держаться крепко и ни за что не уступать.

Все, что мы делали в наших семейных отношениях, конечно же, было спонтанным, шло не от мозга, а из души. Все наши поступки ─ это и есть наш характер, наше воспитание, наверное, подсознательно мы копировали действия наших родителей. Во всяком случае, ничего заранее спланированного во взаимоотношениях или в воспитании сына мы с Ниной не предпринимали.

Вопрос, как говорят студенты, на засыпку: «Вы работаете для того, чтобы жить, или живете для того, что бы работать?» Коронный вопрос того времени. Я думаю, что существовать без работы слишком обременительно и трудно для любого здорового человека. Я имею в виду работу не только на предприятии, но и работу по дому, кстати, тоже несущую в себе значительный воспитательный ресурс. Так что работали мы, безусловно, удовлетворяя свои обычные человеческие потребности, но и достойное вознаграждение за свой труд было непременным условием нашего усердия.

Наши супружеские взаимоотношения в то время, да и всегда, больше напоминали дружеские. Мы могли, да и сейчас можем, часами беседовать, у нас всегда были общие интересы и, естественно, общие заботы, мы были всегда, и сейчас, взаимодостаточные друзья-супруги, мы всегда были очень сдержаны во внешних проявлениях взаимной приязни. Мне лично претит прилюдные лобзания и всяческая показная влюбленность. Ничто интимное не должно, на мой взгляд, выноситься наружу, иначе оно теряет свое название и свою прелесть. И этот наш взгляд тоже несет в себе воспитательную нагрузку.

Новое назначение

Следуя принципу постоянно переставлять своих начальников участков, Переверзев назначает меня на новую должность ─ начальником СМУ[12] в небольшом городке Электрогорске, что в 60 км от Москвы на знаменитом Владимирском тракте - Горьковском шоссе. Городок этот оказался довольно примечательным: в нем была построена еще до революции в 1914 году самим Г. Э. Классоном (крупнейшим в России строителем электростанций и высоковольтных сетей), первая в России торфяная электростанция и предприятие по гидродобыче торфа. Выбор места был вполне оправдан, кругом на многие километры раскинулись непролазные болота. Классон был также одним из главных инициаторов и разработчиков знаменитого Ленинского плана электрификации страны - ГОЭЛРО.

Все население города работало на этих предприятиях или уезжало работать в ближайшие города. Поэтому, приехав в чистое поле, вернее в грязное болото, находящееся в черте города, мне нетрудно было набрать рабочих, чтобы быстро развернуть строительные работы. Прежде всего, надо было вынуть несколько десятков тысяч кубометров торфа с огромной площади будущей застройки и обратно засыпать такое же количество песка.

Предстояло построить несколько огромных хранилищ для РВСН[13], жилые дома и ряд второстепенных сооружений. Как и все, что строилось для ракетчиков в начале шестидесятых, было сверхсрочно, сверхсекретно и сверхважно.

Начиная «с чистого листа» в чистом поле, я справедливо решил, что лучшего места для того, чтобы показать, на что я способен, как самостоятельный руководитель производства, не найти.

Мне здорово повезло с рабочими, которых я отобрал, принимая на работу далеко не всех желающих. Именно отобрал, редчайший, кстати сказать, случай в советские времена - времена постоянной нехватки рабочей силы. Десятки человек в день приходили для того, чтобы устроиться на нашу стройку.

В первую очередь я должен вспомнить Виктора Старикова, которого принял на должность главного механика СМУ со всей командой, которую он сам себе набрал. Сестер Капустиных: Таню принял кладовщиком, а Зину – своим секретарем. Золотарева - бригадира и т.д. Они-то и подсказывали мне потом, кого стоит брать, а кого нет.

Стариков первым делом построил и запустил полуавтоматический бетонорастворный узел собственной конструкции. Золотарев быстро возвел контору, казарму для солдат, временное складское хозяйство и общежитие для субподрядчиков. Одним словом, к осени все было готово для того, чтобы начать основные работы. Но, естественно, не все было так уж гладко.

К началу зимы на первых подготовленных местах мы начали возводить постоянные сооружения, еще не основные. В апреле месяце три-четыре небольших здания подвели под крышу. Как-то в понедельник приезжаю на работу и, как обычно, обхожу всю стройку и… о, ужас! Одноэтажное здание будущего штаба раскололось пополам, а у рядом стоящей казармы вывалилась целая стена. Вот это да! Прескверная история.

Первая мысль ─ оттаял раствор, потерял прочность и вот результат. Вытащил несколько кусочков раствора из разлома, нет раствор достаточно прочный. Видимо, что-то с фундаментами. Откопали. Да, точно целые провалы в основании фундаментов.

Не задумываясь, приказал оба здания срыть и вывести на свалку вместе с торфом. Благо на стройке для «выторфовки» постоянно работало около полусотни самосвалов и пяток экскаваторов. Оказалось, что в этом месте под тонким подстилающим слоем суглинков находились линзы не вывезенного торфа – они-то и явились причиной сильных просадок. Я думаю, что мне здорово повезло с этой неприятностью, ведь нам предстояло строить огромные каркасные ангары, и такие аварии могли позже иметь катастрофические последствия. Впредь перед закладкой каждого сооружения мы стали производить пробное бурение и нашли еще в нескольких местах такие же линзы. Я никому, кроме автора проекта, ничего о случившемся не докладывал, действуя по логике старого анекдота:

Рабинович назавтра после застолья звонит своему гостю:

─ Фима, после вашего ухода у нас пропали две серебряные ложечки.

─ Я никаких ваших ложечек не брал и не видел, - отвечает подозреваемый, ─ Ищите сами.

На следующий день встревоженный Фима звонит Рабиновичу:

─ Ну что нашли ложечки?

─ Да, нашли, … но осадок все же остался.

И хотя, повторяю, в этой истории нашей вины не было, я решил, что лучше об этом случае не распространяться. Самое же интересное, что главный инженер ВСУМа полковник Ромашка каким-то образом узнал о случившемся и неожиданно приехал на стройку. Мы обошли все объекты, все ему понравилось, во всяком случае, почти никаких упреков он не высказал, но в конце, стоя у котлована, где как раз вновь закладывали фундаменты развалившегося штаба, он меня спрашивает:

─А где у тебя строится штаб?

─ Вот, еще только закладываем фундаменты, - отвечаю равнодушно.

─ Да, интересно, - задумчиво замечает полковник, и мы идем дальше.

Ромашка ─ старый строительный волк, конечно сразу понял, но раз никаких следов не оставлено, то и говорить теперь не о чем.

Через пару лет, когда я представлялся ему, теперь уже моему непосредственному начальнику по инженерной линии, в связи с назначением меня главным инженером УНР, Ромашка вспомнил в разговоре этот случай и сказал, что больше всего ему тогда понравилось решительное и самостоятельное принятие мной мер по ликвидации следов неприятности.

Через пару лет пришло время сдавать в эксплуатацию первую половину строящегося комплекса РВСН, как обычно, в декабре.

Морозы в тот год стояли сильные, ниже -20°С. Для сдачи объектов нужно было еще запустить отопление и покрасить стены. Но как это сделать при таких морозах? Объем каждого сооружения более четырех тысяч кубометров. Пускать сразу горячую воду в систему бессмысленно, она тут же замерзнет и разорвет все трубы ─ проблема. Для пуска «тепла» нужно сначала прогреть все здание до плюсовой температуры, но такой объем никакими печками-бочками или калориферами зимой не прогреешь.

Сидим с моим Виктором Стариковым и думаем.

Он предлагает: «Давай попросим у торфопредприятия старый локомобиль, он у них, знаю, есть». Локомобиль ─ это двигатель на паровой тяге для подключения различных механизмов – паровоз без железной дороги.

Прекрасная идея! Решили подключить к системе отопления здания локомобиль и сначала прогреть систему «острым» высокотемпературным паром, который мгновенно заполнит всю систему, не успевая охладиться, конденсироваться и замерзнуть, а уже затем переключить трубы на горячую воду из теплосети.

Не долго думая, едем. Начальником предприятия был, кстати сказать, брат одного из главных идеологов страны хрущевских времен, к сожалению, я забыл его фамилию. Но хорошо помню, что наш герой терпеть не мог своего брата и если при нем упомянуть его имя, то пропадет все дело.

Виктор первым делом предупредил меня об этом серьезном обстоятельстве. Приехали, посмотрели на требовавшийся агрегат и дальше никуда не пошли. Это была не машина, а куча металлолома.

Виктор Стариков, удивительно способный человек, как и Андрей Фоменко из Архангельска. Не по необходимости, а в силу постоянного желания освоить что-то новое, он быстро приобщился к чисто строительным знаниям. И все же между ним и упомянутым в 1-ом томе моих мемуаров Андреем, была большая разница. Виктор окончил среднюю школу и механический техникум, а потому имел общее понятие о таких основополагающих предметах как сопротивление материалов, математика, обладал несравненно более высоким, чем самоучка Фоменко, кругозором.

Когда я уезжал в отпуск или заболевал, то не своих прорабов, а именно механика Старикова оставлял за себя. Это никого не удивляло, он пользовался в коллективе большим авторитетом.

К несчастью через три-четыре месяца после его поступления ко мне на работу оказалось, что этот способный и энергичный человек - настоящий запойный алкоголик. В принципе я алкоголиков всегда терпеть не мог и никогда раньше не считал и теперь не считаю, что с этим пороком надо мириться только потому, что якобы энергия и польза от работы конкретного человека иногда перекрывают вред от этой его «слабости».

На мой взгляд, это - распространенный предрассудок. Если хороший специалист или даже ключевая фигура производства вдруг выходит из строя на несколько дней, а то и недель, то ущерб может быть невосполнимым и рисковать всем производственным процессом нельзя. Одним словом, после такого запоя я предъявил ему ультиматум: или пьянка, или работа.

На следующий день пришла его жена симпатичная и культурная женщина, она преподавала в школе химию. Завязался длинный и серьезный разговор в присутствии Виктора, пришли к выводу, что выход может быть только один ─ бросить пить. Легко сказать, еще легче пообещать, но для его исполнения больному мало самого искреннего желания, требуется еще огромная сила воли и мобилизация всех внутренних сил. Не сразу, через срывы и угрозы, но Виктор действительно, постоянно преодолевая себя, бросил пить и на всех по тогдашней традиции не редких наших коллективных застольях пил только минеральную воду.

Только лет через пятнадцать, когда мой старый участок в Электрогорске был передан в подчинение другому УНР, которым я как раз в тот период командовал, я узнал, что Виктор Стариков через много лет воздержания снова начал пить, и уже не смог остановиться. Спился! Как видно алкогольная зависимость болезнь неизлечимая. Жаль, хороший был человек. А теперь, когда вы, читатель, лучше познакомились с этим моим ближайшим помощником, можно продолжить рассказ.

После неудачи с локомобилем, осталась сама идея решения задачи, а это уже немало. Я вспомнил, как с помощью аварийной железнодорожной бригады мы смогли решить проблему монтажа конструкций склада Военторга.

─ Послушай, Витя, а что если мы попросим в Павловско-Посадском отделении железной дороги для этой цели паровоз? Ведь все наши ангары имеют подъездные пути, а пути строили их подрядчики.

─ Надо посоветоваться с сантехниками, в паровозе очень высокое давление пара, могут прогореть все соединения в системе отопления. Действительно температура пара находится в прямой зависимости от его давления.

─ Давай, зови прораба сантехников, обговорим этот вопрос.

Опасение Виктора сантехники подтвердили, и мы решили, что если давление удастся поддерживать на относительно низком уровне, то возможно, стоит попытаться вызвать паровоз. Сказано ─ сделано. В отделении дороги мне сказали, что давление пара у любого паровоза легко регулируется, но выделить машину они могут только с разрешения начальника Московской железной дороги.

Это был чин для нас заоблачной вышины! Он одновременно был даже замминистра путей сообщения СССР. Но, тем не менее, я решил поехать в управление Московской дороги. Время поджимает. На дворе уже вторая половина декабря, за пару оставшихся недель надо пустить отопление, покрасить, хотя и примитивно, известью все поверхности, доделать еще массу мелких работ.

Как я уже упомянул, наше СМУ было полусамостоятельной организацией, а потому у меня имелись собственные служебные бланки для писем и печать. Быстро отпечатав письмо, в тот же день отправился в Москву и, как это не покажется странным, подождав в приемной всего с полчаса, попал прямо к самому железнодорожному генералу. Рассказал, для кого мы строим, отдал письмо и тут же получил нужную резолюцию.

Конечно, ведь дело для железной дороги совсем пустячное, но удивительно то, что меня принял сразу сам босс, а не какой-нибудь порученец, куратор или другой чиновник. Тогда бы закрутилась бюрократическая машина и дело, если бы и решилось, то, наверняка, уже в новом году, а для нас, строителей, пропали бы все надежды на выполнение годового плана.

Появление паровоза на стройплощадке поразило всех, а не только моих рабочих. Слух о паровозе в тот же день достиг и моего начальства, где тоже произвел фурор. Короче говоря, объекты мы сдали комиссии, если не 31 декабря, то в первой декаде января, но «задним числом», то есть акты датировали прошедшим годом. Не только наш СМУ, но и весь УНР ликовал, так как крупная сумма моего «ввода» перекрыла общую в тот год недостачу. Все получили премию, на которую уже не надеялись.

Несколько лет, проведенных в Электрогорске, сыграли большую роль в формировании и расширении моего кругозора как руководителя, пожалуй, даже всего моего мировоззрения. До этой поры, работая только с солдатами, я был полностью изолирован в своей военной среде. У нас с Ниной, если и были знакомые и друзья из внешнего гражданского мира, то это, в основном, были Нинины школьные соученицы и их семьи.

В Электрогорске мне пришлось окунуться в толщу действительно народной жизни. Кроме молодого прораба, лейтенанта Леонида Литвака, и взвода солдат, наш коллектив состоял полностью из местных жителей. Всю неделю я жил в гостинице, а приезжал домой только по воскресеньям15. Часто бывал я в семьях моих сослуживцев, по случаю и на праздниках много разговаривал с ними о жизни. Кажется, понял их заботы и нужды, взаимоотношения.

Больше всего меня поражало разделение обязанностей в семьях рабочих. В обязанности Мужа или как говаривали Мужика (это было более распространенное определение) входило: вскапывание огорода и заготовка продуктов на зиму: в основном картошки, квашение капусты, если был поросенок, это забота мужа и заготовка дров и всякие ремонты. В основном, жили рабочие  в «частном секторе», то есть в бревенчатых избах.

Все остальное ─ женские заботы, включая обязательную работу на производстве, заботу о детях и еще сто забот.

Мужики часто мне говорили: «Картошка, кислая капуста и подсолнечное масло в доме есть? Есть! Тогда все в порядке! А баба все остальное сделает сама. Свои деньги имею полное право пропить!»

Конечно, частенько это была просто бравада, так как «баба» зачастую всю получку у своего «мужика» сразу отбирала, а на водку в субботу давала только «одного рыжего», то есть один рубль. «Складываясь по рыжему» (выражение из того времени), мужики покупали одну бутылку водки на троих и один плавленый сырок на закуску. Водка стоила 2 рубля 87 копеек. Плавленый сырок «Новый» – 12 копеек. Стандарт!

Но вообще-то водку покупали довольно редко, в основном пили самогон. Надо сказать, что в шестидесятые годы в Москве и Подмосковье пили еще вполне умерено, редко когда прогуливали следующий после получки день ввиду полной невозможности выйти на работу. Заметьте одна «поллитровка» водки «на троих» считалась нормой. За добавкой не бегали. Теперь кажется это тоже норма, но для детей. Каждое воскресенье[14] предполагало общее с соседями и родственниками, жившими тоже неподалеку, застолье с выпивкой, иногда кино. Телевидения в малых городах и деревнях тогда еще не было, только радио, обычно одна станция: «Говорит Москва!»

Все беды начались, на мой взгляд, в конце семидесятых, в восьмидесятых годах, когда начался моральный распад советского общества. Тогда женщина поневоле стала основной фигурой в семье. Мужики пить стали уже бутылку «впополам», то есть - на двоих, а затем довольно быстро нормой среди «работяг» стало брать по бутылке «на рыло». Резко упала продолжительность жизни у мужчин, а теперь этот процесс превратился в национальное бедствие.

При таком потреблении алкоголя все домашние заботы и даже зарабатывание денег легли только на женщин. Больше всего меня поражала тогда и позже нетребовательность этих женщин к жизни. Самый минимум в питании и одежде, крыша над головой - даже всей семьей в одной комнате барачной коммуналки ─ вот и вся жизнь.

Помню, еще в шестидесятых, очень красочно отмечалась зимой Масленица. Всеобщее катание на санках. По Электрогорску ходили ряженые, женщины доставали из сундуков бабушкины длинные платья, салопы, цветастые платки, кокошники, румянились по-старинному. Мужики надевали вывернутые полушубки, цепляли бороды и ходили с гармошкой по домам и вдоль улиц, распевая частушки, иногда очень остроумные, но большей частью «соленые». Мальчишки гурьбой сопровождали эти процессии. По вечерам праздник продолжался, в основном, катанием с горок со свечами, прилепленными в стеклянных банках. К этому времени все участники уже были хорошо на взводе. А всë мероприятие, как правило, заканчивалось дракой.

Простые люди, я бы лучше сказал, обыкновенные люди, в своей массе жили и живут исключительно своими будничными заботами и никто не думает о Высоком. Так не только в России, но и в Германии, думаю, и во всем мире.

В конце февраля 1964 года приехал я в УНР на итоговую годовую, так называемую «балансовую», комиссию[15]. За столом в торжественной обстановке сидело все командование, кроме главного инженера Рафаила Яковлевича Лихтентула, который недавно вышел в отставку. Его должность, как и полагается, исполнял начальник производственного отдела.

В зале весь линейный состав: начальники СМУ, начальники «простых» участков, офицеры-прорабы. Сидят, торопливо еще раз просматривают свои доклады, и выискивают зацепки, чтобы как-то оправдать перерасходы и убытки. Среди всех подальше от начальства  сижу и я. Вдруг перед началом действа полковник Переверзев говорит: «Анатолий Абрамович, что ты там сидишь? Иди сюда и садись вот здесь, рядом со мной».

Я растерялся и отвечаю: «Спасибо! Мне и здесь хорошо».

«Я не шучу, - продолжает командир, - ваше место здесь».

И официальным тоном объявляет: «Товарищи офицеры! Майор Тиктинер приказом заместителя министра обороны СССР назначен главным инженером нашего УНР. Прошу всех выполнять его указания так же, как мои».

Вот тебе раз! Со мной никто по этому поводу даже не говорил, даже слухов таких в управлении не было.

Правда, около года назад, в связи с предполагаемым выходом на пенсию подполковника Лихтентула, Переверзев мне предлагал должность начальника Производственно-технического отдела УНР, так как действующий начальник этого отдела капитан Бодяка, как и полагалось по традиции, планировался на освобождавшуюся должность главного инженера. Надо сказать, что главными инженерами сразу из начальников СМУ никого обычно не назначали. Требовался опыт работы в управлении УНР - начальником какого-нибудь ведущего отдела (ПТО или «планового»).

Я, впрочем, сразу же отказался от предложения идти в «контору» начальником ПТО, и вот почему.  Моя должность начальника СМУ тоже была «подполковничья», а оклад был даже выше, чем у начальника ПТО[16]. Но главное характер Владимира Ивановича Переверзева был тяжелым, капризным и крайне властолюбивым. Работать с ним в непосредственном контакте было очень трудно. Но, повторюсь, при назначении через голову начальника ПТО меня никто не спрашивал.

Через пару недель я приступил к работе в качестве главного инженера УНР-149, а через полгода понял, что обстановка в управлении стала для меня просто неприемлемой.

Во-первых, по опыту, по стилю работы, даже по характеру я был далек от мягкого и неконфликтного предшественника Рафаила Яковлевича Лихтентула. Подчиненные непосредственно мне начальники участков, старые строительные волки, все были на 10-15 лет старше меня, и в УНР-149 они все проработали по десятку лет, а я - пять. Да еще и перескочил в карьере сразу через ступень начальника производственного отдела. В общем, меня злостно не слушались!

Ко всему этому, законный бывший претендент на эту должность майор Бодяка тоже подливал масла в огонь. Да и в самом аппарате управления я оказался самым молодым, да к несчастью еще и выглядел значительно моложе своих 34 лет.

Работая «на линии», все меня называли только по имени, да и характер у меня был общительный, такое же отношение осталось и в новом моем качестве. Например, идя по коридору, можно было, услышать окрик: «Толя!» - от подчиненного офицера или еще интимнее: «Толечка, зайди к нам, нужно письмо подписать» - от женского персонала. Зато против ожидания с самим Переверзевым отношения у нас за это короткое время сложились совсем не плохие. Однажды при случае я рассказал ему о своих затруднениях, он успокоил: «Не сразу, но все придет в свою колею. Потерпи».

Через некоторое время, как всегда неожиданно, вызвал меня начальник главка, генерал Александр Гаврилович Караогланов, он знал меня еще по работе в Новогирееве, когда сам был начальником ВСУМа.

Генерал предложил мне равную должность главного инженера на одном из ключевых объектов Ракетных войск стратегического назначения в 70 км от Москвы в Новопетровском по Рижскому направлению. Это рассматривалось тогда, как особое доверие и как признание высокой квалификации.

Однако, мы прервемся в хронологической последовательности моего рассказа, иначе читатель подумает, что автор всю жизнь отдал производству и забыл, что кроме этого существует еще масса нужных занятий и интересных увлечений.

К тому времени, когда я пишу эти строки, мы с Ниной, прожили вместе уже 58 лет, надеюсь, что доживем до шестидесяти ─ дата по нынешним временам заоблачная. За это время мы испытали и любовь, и страсть, и время взаимного притирания, лучше сказать - привыкания.

Иногда, читая романы и особенно разные глянцевые журналы, натыкаешься на презрительное отношение авторов к этому очень важному периоду совместной жизни.

Именно привыкание, взаимное доверие, на мой взгляд, являются наиболее надежной основой семейной жизни. Были у нас, конечно, и размолвки, и непонимания, и, наоборот, периоды полного взаимного доверия. Но в ситуациях, когда нам угрожала какая-нибудь семейная катастрофа: серьезная болезнь или серьезные неприятности на работе, они нас неизменно не разделяли, но еще крепче сплачивали семью.

Я не могу вспомнить ни одного случая ссоры или упреков из-за денег или ревности, в этих вопросах мы всегда придерживались традиции полного доверия и терпимости. Я уже упоминал, что перед женитьбой мы не встретили понимания этого шага со стороны родственников с обеих сторон: причина в разных национальностях.

Ведь это были 1949-50 годы ─ разгар государственного антисемитизма в стране. К сожалению, не все Нинины родственники оказались интернационалистами, а даже те, кто не испытывал ненависти к евреям, опасались за судьбу жениха и следовательно за Нинино благополучие. А опасения эти были в то время совсем не беспочвенны.

Но страсть и любовь не слышит советов, и мы поженились.

Внутри нашей семьи конфликтов «на национальной почве» не было никогда. Как-то в гостях у Нининых родственников со стороны отца, в разговоре, можно было уловить неприязнь к евреям и ко мне в частности. Нина, а не я, сразу встала и распрощалась с хозяевами, навсегда.

60 лет, с кем еще человек так близко и постоянно общается в жизни, как супруги между собой? Дети с родителями живут двадцать, ну двадцать пять лет, братья и сестры еще меньше.

Друзья сопровождают нашу жизнь иногда дольше, но наши знания друзей и приятелей подчас односторонние, мы знаем их только в одной какой-нибудь ипостаси в той обстановке, в которой происходит общение, и только. Но ведь каждый человек проявляет себя в разных обстоятельствах по-разному. Не случайно сказано: «Друзья познаются в беде». Я бы сказал и в счастье тоже. Зависть, к сожалению, распространенная черта в человеческом сообществе.

Можно проработать с человеком и десять, и двадцать лет, знать его как отличного товарища и даже друга, но совершенно не иметь представления о том, каков он при других обстоятельствах.

Я убежден в том, что каждый человек, даже не осознавая этого, носит разные маски. Только жену или мужа мы знаем действительно всесторонне, и любая не искренняя фраза или поступок не могут обмануть. И нет в мире более близкого, более любимого и более преданного человека, чем жена или муж после столь длинного испытания жизнью. Мы с Ниной в этом смысле не исключение.

Естественно два человека ─ это два разных мира, это разное воспитание, разный темперамент, разные привычки ─ все разное. Здесь важна взаимная способность к компромиссу, терпимость, желание и умение уступить ради сохранения семьи, ради детей.

Короче говоря, в семье нужна не только любовь, но и глубокое взаимное уважение. Все, о чем я говорю, наверное, вещи банальные, если о них говорить с кафедры, как это делал Аркадий Райкин.

Но мы с Ниной прошли, и я бы сказал с честью, сквозь все препоны и трудности все, что выпало, пережили, и в каждом случае находили приемлемое решение, и вы читатель, не поверите, при этом смеялись от радости, а на душе сразу становилось легко и весело.

Семейная жизнь мне представляется в виде взаимного вращения двух зубчатых колес. Вращаясь, они регулярно оборачиваются друг к другу (общение в семье), а затем расходятся на какое-то время, каждое в свою сторону (работа). И если при этом не все «зубчики» точно соответствуют друг другу, то система начинает скрипеть и требуется время, обкатка, притирка для того, чтобы вновь началось плавное, хорошо смазанное движение. Вот краткое описание нашей в целом счастливой жизни, особенно в старости, когда мы в полной степени ощутили привязанность и любовь к нам семей сына Алеши и внука Феди. Ведь в какой-то степени и они - результат наших трудов.

Отступление. Экономические рассуждения об СССР

Ранее мне уже приходилось где-то упоминать о необычайных диспропорциях в экономике Советского Союза. Естественно, я не берусь рассуждать о положении дел во всех сферах экономики, но о положении дел в области строительства позволю себе порассуждать.

Кроме денег, не хватало всего, в особенности, рабочей силы. Причин – множество, но, главная состоит, в том, что на строительство в СССР централизованно выделялось средств гораздо больше реальных возможностей нашей отрасли.

Трудно найти разумное объяснение этому, но мне кажется, что причина кроется в банальном лоббировании в собственных интересах со стороны сильных мира сего при разработке отдельных строительных программ.

В более универсальном плане ярким примером такого лоббирования может служить неадекватная и несопоставимая ни с чем подобным гонка обычных вооружений, развернутая в СССР по требованию тогдашнего председателя Военно-промышленной комиссии, а затем министра обороны СССР маршала К. Устинова. Например, он довел выпуск танков до 10 000 боевых машин в год. Это же вооружение 5 танковых армий каждый год!!! Готовые танки не только не были востребованы войсками, но их даже негде было хранить. Тысячами никому не нужных танков были заставлены поля и леса на Урале вокруг танковых заводов.

Чтобы не становиться крайними, плановые органы высшего ранга – Госплан СССР, заранее зная о невозможности реального освоения дополнительных средств, запланированных на тот или иной проект, все-таки легко включали его в план строительных работ, скажем, будущего года, или даже при корректировке планов в середине года, если кому-нибудь из «сильных» заблагорассудится начать строить якобы сверхсрочный объект государственного значения и при этом обязательно сверхсекретный. Из-за этого и возникали «долгострои», останавливалась плановая стройка, с которой всех рабочих «перекидывали» на возведение очередного фундамента на новом объекте.

Так было и со мной несколько позже тех событий, о которых я хочу рассказать в этой главе. Звонит ко мне как-то порученец самого замминистра обороны генерала Комаровского и приказывает через два часа быть в определенном месте на Волоколамском шоссе и ждать начальство. На все мои вопросы, в чем дело, какая будет поставлена задача, к какому вопросу готовиться, он только сказал: «Ничего не знаю, Комаровский сам расскажет».

Дело было зимой при приличном морозе, а я приехал на своем военном джипе марки ГАЗ-66 под общеупотребительным названием «Козел». Это была копия американского «виллиса» времен войны. Отопление в нем работало только во время движения, чем быстрее едешь, тем теплее.

Поэтому мы с шофером не ждали, стоя на месте, а постоянно все четыре часа ездили туда-сюда вдоль шоссе. Время от времени, оставив меня мерзнуть, машина уезжала в часть на дозаправку, так как порученец предупредил, чтобы машина была заправлена «под завязку»: дорога предстоит долгая.

Наконец, встретили Комаровского. Я пересел в его лимузин, по дороге он поставил передо мной задачу по выполнению сверхсрочной внеплановой работы стоимостью в миллион рублей. Обычно, весь наш УНР выполнял работ на 8 миллионов в год. О последствиях этого приказа я расскажу позже в своем месте. Сейчас же я коснулся этого вопроса, как иллюстрации к своим мыслям. Это еще один характерный пример.

В семидесятых годах строили мы систему противоатомных убежищ для самых высших учреждений страны. Конечно, все документы, обеспечивающие строительство материалами и конструкциями, их называли «нарядами», шли с красной диагональной полосой, что означало беспрекословную и в срок их доставку на строительство. Но поскольку другие тоже важные объекты не обеспечивались столь строгими предписаниями, то, например листовой металл достать было трудно, и ВСУМ частенько приказывал мне передать тонну – две соседу. Однажды получилось так, что из-за отсутствия металла вся работа на одном из моих объектов полностью остановилась. Звоню своему начальнику, докладываю о положении дел и о причине отсутствия металла. Генерал Ромашка говорит:

- Что ты ко мне звонишь, звони Александру Ивановичу Павловскому.

Ни больше, ни меньше как первому заместителю управляющего делами ЦК КПСС, это было повыше должности рядового замминистра.

- Товарищ генерал, Павловский весь причитающийся нам металл выдал, но пару десятков тонн по вашему приказу я раздал. Что делать?

– Я же русским языком сказал: ехать к Павловскому.

Поехал, объясняю, в чем дело, вру о каких-то дополнительных работах. Он, конечно, все понимает и знает, что часть металла «украл» ВСУМ, но таковы правила игры. Не вникая ни во что, снимает он трубку прямой связи с первым секретарем Запорожского обкома КПСС, на территории которого находился флагман советской металлургии и говорит:

- Василий, тут мне для стройки 20 тонн металла не хватает, распорядись, пожалуйста. Все координаты служба тебе передаст. Привет! - и кладет трубку.

Я поражен и страшно рад. Но как же «плановое хозяйство – основа социализма»?

А теперь, читатель, порассуждаем, какой вывод из этих эпизодов вытекает: во-первых, очевидно, что плановый беспредел был не исключением, а системой, причем системой, основанной на развившейся уже тогда в СССР коррупции. Во-вторых, эта система была органично присуща экономике страны, поскольку основывалась не на естественной системе: «спрос – предложение», а на праве сильного.

И третье, эта система усугубляла явление всеобщего дефицита товаров и послужила одной из причин развала страны. Я помню, что когда стала очевидной неспособность государства справиться с этой проблемой, появились даже статьи о том, что некоторый недостаток на рынке ─ неизбежное явление и оно способствует развитию технического прогресса с целью покрытия нехватки рабочей силы. Но это уже совсем полная чушь, изобретенная угодливыми профессорами идеологического фронта. Производительность труда в Советском союзе была в несколько раз ниже, чем в Европе и Америке.

Безработица - это бич капитализма. Здоровый человек вдруг становится лишним для общества, и никакая, даже самая сильная социальная защита не в состоянии восполнить психологический ущерб, понесенный безработным человеком. Я не имею в виду прослойку людей, которые в принципе не терпят никакой работы. Так называемые «вечные социальщики».

Но какая-то, пусть минимальная безработица для экономики необходима, она создает конкурентную среду на рынке труда, а, следовательно, заставляет наемного работника прилагать все силы для наилучшего выполнения своей работы. Как показывает практика Германии и других стран, безработица в 5% дает человеку возможность в течение полугода найти новую работу и в то же время стараться не оказаться в числе увольняемых при сокращении штата. В то же время постоянное опасение остаться безработным, конечно же, отрицательно сказывается на психике не уверенных в себе людей. Черчилль говорил, что капиталистическая система ─ плохая и несправедливая система, но, к сожалению, человечество не создало ничего лучшего.

Вернемся к нашему рассуждению о проблеме недостатка рабочей силы или, что одно и то же, массового наличия свободных рабочих мест. Здесь происходят полностью противоположные явления: отсутствие конкуренции за рабочие места приводит к резкому снижению качества работ, к снижению дисциплины, снижению производительности труда и даже к стремлению шантажировать руководство угрозой увольнения.

Так вот, в самом начале описанного периода - в шестидесятые годы, обращается ко мне вольнонаемный бригадир Максимов. С Василием я работал долго еще со времен Люберецкого завода. Высокий жилистый рабочий, человек удивительной честности.

Его бригаде закрыли наряды, получилось по пять рублей на человека в день. В те времена это была обычная оплата. Наряды я подписал, их проверили в УНР, подписал главный инженер. Фактически документы были готовы к выплате. Но перед тем, как сдать наряды в бухгалтерию Максимов, как и другие бригадиры, проверял, что там вычеркнули после его подписи. И при проверке обнаружил, что нормировщик случайно дважды записал одну и ту же работу.

Повторяю, наряды уже прошли все инстанции проверки. Максимов ко мне: «Так и так, дважды записаны плинтуса ─ вычеркивай их, мне приписок не надо, что заработал то и должен получить!!»

Я даже опешил, такого еще никогда не случалось, чтоб бригадир сам уменьшил свою зарплату. Этот эпизод я привел не случайно. Через пору лет предстояло нам построить погоно-петличную фабрику. Я уже упоминал, что Минобороны старалось иметь все свое, вплоть до фабрики по изготовлению погон. Слово фабрика - сильное преувеличение. Это было обычное двухэтажное здание с большими комнатами – цехами.

Перед началом строительства приходит ко мне Василий Максимов с предложением: «Я собрал пять человек специалистов: двух каменщиков, двух штукатуров и одного кровельщика. И мы беремся построить эту фабрику за два–три месяца, как говорится, «под ключ». Но заплатите нам за это весь фонд зарплаты, определенный сметой по проекту». Это несколько больше, чем обычная оплата по нарядам за фактически выполненный труд т.к. включает некоторую резервную сумму».

Предложение показалось мне очень заманчивым, но решить его мог только Переверзев, начальник УНР. Поехали к начальнику вместе. Переверзев выслушал и согласился, но предупредил, что наряды должны быть выписаны мной заранее по всей форме в пределах фонда зарплаты. Так и сделали. Максимов, зная, что все простои происходят из-за плохого завоза материалов, потребовал, чтобы основные материалы были завезены заранее до, начала постройки. С трудом, но так и сделали. В мае месяце бригада приступила к работе. Вот тут и я, и Максимов сделали большую ошибку. Каждый месяц мы выписывали наряды как бы в аванс на те же 5 рублей на человека в день, а в конце третьего месяца закрыли наряды на всю оставшуюся сумму. Они, действительно, работая от зари до зари, к августу закончили все работы вплоть до покраски стен.

Когда подсчитали «бабки», то получилось, что бригада заработала в последнем месяце по 15 рублей в день на человека. Сумма действительно заоблачная для того времени. Я наряды подписал, но главный инженер подписать их отказался. Назначили комиссию, все оказалось правильным, за исключением мелочей. Полковник Переверзев поначалу тоже стал на сторону главного, несмотря на свое обещание.

─ Ведь это прямой «начет»19 и тебе, и главному, ─ сказал Переверзев.

В Управлении существует определенный ежемесячный фонд зарплаты, который не зависит от объема выполненных работ, а только от численности рабочих. В этом ограничении сказывалась вся экономическая политика Советского государства. Сумма зарплаты, то есть тот самый пресловутый фонд зарплаты должен был полностью соответствовать объему товарной продукции, и государство строго следило за этим показателем. Даже банки выдавали средства на зарплату в строгом соответствии с заранее запланированным фондом зарплаты. Получился замкнутый круг.

Казалось бы, такая несправедливость должна была бы решаться в суде. Но в советские времена суды не принимали дел против государства. Скандал был ужасный, лучшие наши рабочие в возмущении против меня – обманщика и всего начальства, сразу подали заявления на увольнение, благо к тому времени отменили «крепостное право» на производстве, когда работник не имел возможности без разрешения начальства менять место работы.

Но как только рабочие подали заявления на увольнение, сразу была создана еще одна комиссия состоящая из секретаря парткома, председателя месткома, главного инженера и плановика, которая своим решением подтвердила возможность, как исключение, оплаты за фактически выполненный большой труд.

Через 20 лет, когда стал очевидным полный провал всей экономической политики и особенно в строительной области, стали придумывать другие формы организации производства,  для того, чтобы поставить оплату труда в прямую зависимость от конечного продукта создали, так называемые «хозрасчетные бригады конечной продукции». То есть то самое, что придумал бригадир Максимов в шестидесятые.

Естественно Василий, продолжавший работать в этом же УНР во ВСУМе, одним из первых создал такую бригаду и очень успешно ей управлял. До того успешно, что получил орден Ленина и массу других почетных званий. К этому времени, я был уже в отставке, но работал начальником испытательной лаборатории в той же системе. Поэтому как-то мне поручили посредническую миссию по спору между двумя организациями при передаче объекта друг другу.

На стройке, где происходил разбор, в конторку буквально врывается огромный, плотный, даже толстый, пожилой рабочий и бросается на меня: «Анатолий Абрамович, ты ли это? Я тебя только по голосу и узнал, сколько лет прошло! Это же надо так встретиться!»

Только тут я вспомнил Васю Максимова моего молодого бригадира. Оказывается, как раз он-то и построил этот спорный жилой дом хозрасчетным способом.

Как я и обещал, теперь перехожу от хронологической последовательности к эпизодическому изложению событий. Мне кажется, иной стиль должен несколько оживить мои писания. Я постараюсь, по возможности, уйти в своих отступлениях и обобщениях от скучных, хотя подчас и очень существенных в нашей жизни «материй».

Друзья по Военно-инженерной академии

В училище и в академии с нами училось несколько неординарных людей, на мой взгляд, выделяющихся из общего ряда.

Начну с Юры Преображенского, по прозвищу ─ «Масштаб». Еще Гоголь заметил, что русский народ если уж прилепит прозвище, то никаких дополнительных пояснений и характеристик уже не требуется. С подготовительного курса до окончания академии Юра всегда чем-то или кем-то руководил. То взводом, то комсомолом на всех уровнях, вплоть до должности освобожденного секретаря комсомольской организации всей нашей Военно-инженерной академии. К чести его надо сказать, что ошеломительный рост никак не сказывался на его отношениях с товарищами по курсу.

Он просто был Масштаб по рождению и в прямом и в переносном смысле. Хотя, по документам, он был нашим ровесником, но по поведению и солидности, умению держаться в разной среде, был значительно нас всех старше. Да и женился он уже на первом курсе еще в Ленинграде и жил с женой в бывшей гарнизонной бане. Мне все-таки кажется, что в действительности он и был на несколько лет старше нас всех.

Юра происходил из интеллигентной семьи. Отец - профессор, медик. Женился же Юра на очень простой женщине Валентине, но с хорошим, очень общительным характером и прожили они жизнь, как говорится, в любви и согласии. Так, во всяком случае, виделось со стороны.

Поскольку отец работал в Кремлевской больнице да еще гинекологом, то проблем с назначением на должность после окончания академии у Юры не было. Его путь лежал в самое надежное и перспективное заведение Власти Советов в КГБ, но не в оперативные службы, а в пограничные войска.

Наступил 1952 год. Возникло знаменитое «Дело врачей» в списке «убийц в белых халатах» значился и профессор Преображенский. Недолго думая, Юрино начальство, даже не справившись у «подозреваемого» об его отце, в ту же ночь отправили, как сына «врага народа» в колымский погранотряд для прохождения дальнейшей службы. Потребовалось еще пару дней для выяснения того, что в белых халатах ходило в кремлевской больнице два профессора Преображенских: один «убийца», а другой наоборот, «спаситель» жен высочайшего начальства. Юру вернули назад на том же самолете, на котором отвезли на Колыму.

Карьера Юрия Александровича была блестящей, и в этом повинен был не только отец с его неограниченными связями, но и сам наш герой. Он действительно был умным, образованным человеком. Обладал достаточной пластичностью и даже мимикрией, а главное - чутьем. Если бы у него даже не было бы такого отца, Юра, безусловно, сделал бы карьеру, возможно в другой области, но в тени он никогда бы не остался.

Как и большинство из нас он, конечно же, был конформист и, в какой-то степени - циник. Он с его умом и довольно широкими взглядами никак не мог слепо верить во всю ту чепуху, которую вдалбливали в нас всю сознательную жизнь; но, как и подавляющее большинство, не был прямолинейным борцом «за правду». Кстати сказать, позже мы довольно часто по праздникам или дням рождения собирались определенной компанией у кого-нибудь дома, но я не помню ни одного случая, чтобы разговор среди нас – близких товарищей пошел на политические темы.

Большинство из нас были людьми, показывавшими власти «фигу в кармане». Это тоже выражение из 60-70-х годов прошлого века.

Жили мы и работали, выполняя добросовестно правила игры, установленные после 1917 года. Говоря о своем товарище, я имею в виду и себя самого. Я тоже был членом Коммунистической партии Советского союза по должности и членом парткомов, а в отставке даже секретарем первичной парторганизации. Вполне возможно, что вся система держалась на таких, как я, добросовестных исполнителях, хотя давно и разуверившихся. Всего в партии в начале 80-х годов состояло более 17 миллионов человек. Беспартийный принципиально не мог продвинуться по карьерной лестнице.

Здесь уместно и покаяться в том, что, боясь сокрушительного наказания за любое вольномыслие, мы, и я в том числе, сыграли зловещую роль в истории России двадцатого века.

Я так смело говорю о скрытом от глаз посторонних мировоззрении Юры Преображенского, судя по дальнейшей судьбе его сына Кости ─ япониста и журналиста-международника, а попутно и сотрудника советской внешней разведки, а возможно и наоборот.

Константин при первой же возможности в начале 90-х годов эмигрировал в Америку. Я узнал об этом, услышав тогда по радио «Свобода» выступление на международные темы ведущего, представленного как журналиста, бывшего подполковника КГБ Константина Георгиевича Преображенского. Это значит, что в семье Преображенских не было ортодоксального партийного духа, чем грешили некоторые другие мои сокурсники.

Вспоминается один, как мне кажется, характерный для Преображенского случай. Как-то в летнее воскресное утро мы завтракаем на веранде нашей дачи в Кратово, вдруг слышим, что кто-то громким командирским голосом кричит с улицы: «Здесь дача сдается?»

Я кричу в ответ: «Нет, не сдается!».

Посмотрел на калитку, стоит какой-то генерал в полной парадной форме, подхожу ближе. Ба! Да это же Юра Преображенский, получил, видимо, генерала и явился со своей Валей показаться нам во всем своем генеральском блеске и даже со всеми орденами и медалями.

Он стал первым генералом из пяти генералов нашего выпуска академии на должности заместителя командующего погранвойсками СССР по строительству. Воистину «Масштаб». Позже соседи говорили, что решили, будто ко мне, по меньшей мере, маршал приехал. Так странно и необычно выглядел он в светлой парадной форме на фоне дачного пейзажа.

Георгий Александрович Преображенский не дожил до времен перестройки и отъезда сына, когда формально сплоченное советское общество в одночасье раскололось на консерваторов и демократов, на оголтелых националистов и интернационалистов, на государственников и сепаратистов. Он умер в начале 80-х.

Выше я употребил достаточно эмоционально насыщенные слова: «не верил во всю эту чепуху», наверное, такое обвинение требует пояснений.

Вообще в жизни я был достаточно азартным спорщиком, особенно во времена Горбачевской перестройки, стал уж слишком политизированным субъектом. Мне постоянно хотелось найти аргументы и доказать свою правоту в политических вопросах «за демократов и либералов».

Только много позже, уже в преклонном возрасте, я понял, что переубедить человека, «запрограммированного» на определенное мировоззрение, практически невозможно. Особенно человека пожилого.

Я понял, что лучшее, что можно сделать в диалоге с лицом, разделяющим иные взгляды, это по возможности кратко изложить свой взгляд на проблему, а не стараться навязать его оппоненту.

А может быть, постараться самому вникнуть в его, оппонента, мысли, что особенно трудно. Если найдешь их неприемлемыми, то на этом следует закончить обсуждение.

Так почему же я сказал, что вся коммунистическая идеология есть чепуха? Потому что уже к семидесятым годам прошлого века стало очевидно, что ни одна страна, исповедующая коммунистическую доктрину, не смогла создать сносного жизненного уровня для своего народа. Все такие страны не смогли поддержать высокого технологического уровня в производстве и постоянно ставили перед собой задачу «догнать» Запад, а вовсе не подать ему свой собственный пример для подражания.

Одного этого факта достаточно, чтобы отвергнуть коммунистическую доктрину. И не стоило бы сейчас вспоминать о ней, если бы, несмотря ни на что, не привлекала бы она в разных концах света и даже в России миллионы и миллионы людей.

Учился с нами и еще один неординарный человек, Виктор Апанасов. Он прошел всю войну авиационным техником и естественно был с отмороженными пальцами ─ профессиональным повреждением всех тех, кто, не глядя на морозы, голыми руками готовил самолеты к боевым вылетам.

Виктор был старше нас - «школьников» лет на пять. Пройдя трудную школу фронтовой жизни, он исключительно ценил то положение и те возможности, которые представляла ему академия. Он был женат, имел двоих детей, и жил вместе с тещей в съемной малюсенькой комнате благо с высокими потолками. Он собственными руками соорудил трехэтажную кровать для детей и тещи, массу других приспособлений, чтобы можно было пятерым уместиться на нескольких квадратных метрах. Мы с Ниной несколько раз бывали у них в «апартаментах», каким-то образом втискиваясь за самодельный стол.

Кроме трудолюбия Виктор обладал незаурядными исследовательскими способностями. После академии был направлен в Загорское НИИ под Москвой, где занимался проблемами создания противоатомной защиты сооружений. Его кумиром был академик Курчатов - отец советской атомной бомбы. Естественно сразу по окончании академии он отрастил себе ярко рыжую шкиперскую бороду. Выглядел вполне импозантным мужчиной явно научного толка. К несчастью, на печально знаменитых испытаниях атомной бомбы в воздухе, практически на живых людях армейской дивизии и местном населении, когда, наряду с прочими задачами, изучалась и степень воздействия взрыва на защитные сооружения, Виктор Александрович Апанасов, как и сотни других участников «маневров с применением атомного оружия», получил сильную степень радиоактивного облучения и скончался в возрасте чуть более 30 лет[17].

Вячеслав Цоффка - еще одна фигура, требующая нашего внимания. Мне казалось тогда, кажется и сейчас, что Слава пошел не своим путем. Обладая явными художественными способностями, быстро схватывая характерные черты любой «модели», он, конечно же, лучше всего смог бы себя проявить в изобразительном искусстве. Но судьба распорядилась иначе, и он попал в строители. Учился Слава очень легко, судя по тому, что почти совсем не тратил время на занятия. Увидев в нем художественные задатки, политработники полностью завладели его временем: лозунги, плакатные композиции, оформление бесконечных стендов и тому подобное были его уделом и источником разнообразных привилегий.

Помню, Слава на спор брался на память за 10 минут нарисовать портрет Сталина со всеми тенями и полутенями. Ленин и Маркс получались уже за двадцать минут, сказывалась меньшая частота их изображений. Конечно же, его коньком в учебном плане были разнообразные графические задания: проекты, отмывки, перспективы, проекты по маскировке.

Одно время мы вместе с ним готовились к очередным экзаменам. Жил Цоффка в комплексе двухэтажных зданий в начале Хорошевского шоссе. Квартал был построен после войны пленными немцами по проекту архитектора Вульфсона, отца Нининой соученицы Киры Вульфсон. Но это к слову. Дома были частично кирпичными, а частично каркасными деревянными. Вот в одном из последних в квартире его тетки мы и остались ночевать перед экзаменом. Около 12 часов ночи с разбухшими от знаний головами решили, наконец, ложиться спать.

Но уже через час я вскочил оттого, что мне показалось, что клопы доедают на мне последние кусочки мяса. Зажег свет и.… О Боже! Бесчисленные полчища распухших от крови тварей бегут по ножкам стола, на котором я спал, с меня вниз, а еще тощие в таком же организованном порядке движутся вверх ко мне.

─ Славка! ─ кричу я, ─ что делать?

Слава просыпается и спокойно так говорит: «Что клопы тревожат? Это мы сейчас все поправим».

Он принес четыре таза, мы поставили ножки стола в тазы и налили туда воды.

─ Вот теперь будет все в порядке, эти заразы плавать не умеют.

Снова легли, а через час я вскакиваю от новых укусов. Включаю свет, новая картина привела меня в восторг и ужас одновременно. Клопы оказались значительно умнее, чем мы о них думали. Всё их полчище перестроилось, устремилось не к ножкам стола, а на стены, оттуда - на потолок и с потока десятками десантировались на меня. Наверное, моя новая кровь их больше удовлетворяла, чем приевшаяся хозяйская.

Вячеслав Цоффка, закончив академию, долгое время работал в НИИ по разработке систем маскировки, дослужился до полковника. После увольнения в запас нашел себя в художественной фотографии. Путешествовал в одиночестве по Дальнему Востоку и Чукотке, а в последнее время ежегодно - по Соловецким островам.

Цоффка был избран действительным членом Географического общества СССР. Свои истинно художественные фотографии и слайды Слава демонстрировал на докладах в Политехническом музее, а пару раз даже у нас дома.



[1] Это была чистая правда. Первое из Хрущевских сокращений армии. Мы внизу еще до конца не осознали насколько все это серьезно.

[2] Должность, на которой офицер может дослужиться до получения воинского звания «подполковник».

[3] Располагался «Коктейль-холл» в доме № 6 по улице Горького (ныне - Тверская улица).

Открыт перед самой Отечественной войной. В конце 1960-х гг. «Коктейль-холл» закрылся. В 80-е на втором этаже был совершенно унылый кафетерий, куда можно было зайти только зимой, чтобы погреться и выпить приторной бурды из титана, именуемой "кофе"...

[4] «Лимитчик», несколько пренебрежительное прозвище рабочих, набираемых по так называемому «организованному набору» из разных районов страны, в объеме определенным специальным лимитом Госплана СССР.

[5] Микоян Анастас Иванович, еще при Ильиче, так обычно называли соратники за глаза В.И.Ленина, был видным большевиком в Закавказье. Затем он постоянно рос при Сталине и дорос до члена политбюро партии, т.е. стал «вождем». Его портреты как своеобразные иконы несли на всех демонстрациях, и они висели на специальных стендах («иконостасах») наряду с другими девятью вождями - советскими «святыми» во всех учреждениях и предприятиях СССР. В центре стенда увеличенным размером висел портрет Сталина, верховного живого божества, иногда вместе с Лениным, вечно живым умершим богом. После смерти Сталина, во времена Хрущева Микоян, один из немногих прежних вождей, сохранил свое высокое положение и даже лично урегулировал Кубинский кризис с США. В брежневские застойные времена Микоян, опять же, один из немногих, сохранил все свои посты, а в преклонном возрасте стал Председателем Президиума Верховного совета СССР, то есть формальным главой государства. Отсюда и приведенная поговорка.

[6] Милявский в 1988 году написал об истории ВСУМа книгу, в которой обнаружилась и моя фотография, как начальника УНР.

[7] Продолжение 4-го Проспекта. Казарма роты и сегодня стоит на прежнем месте, в ней квартирует полиция. 

[8] Только эта комната из всей отдельной  кооперативной квартиры была оставлена семье репрессированного в ноябре 1938 года отца Нины Алексеевны – Алексея Сергеевича Куприянова.

[9] В настоящее время и НИИ и построенные мной дома находятся на перекрестке Саперного и Свободного проспектов. А в то время Новогиреево было разделено на квадраты проспектами, имеющими номера от 1-го до 11-го, а поперек этих «авеню», созданных на манер американской нумерации, шли проспекты с названиями «Саперный», «Федеративный», «Свободный», «Зеленый», …. По непонятной причине городские власти переименовали бывший 4-ый проспект в «Свободный», а бывший «Свободный» стал продолжением «Зеленого». Представляю, какая была путаница. Но как бы то ни было, я-то строил квартал на перекрестке Саперного и 4-го Проспектов.

[10] Удивительно, но кухонный стол из этого гарнитура 1961 года рождения и сегодня стоит на даче у Алеши над стиральной машиной. 

[11] Беседы со мной проводили, но редко. Помню, я как-то забыл предупредить о том, что задержусь и вернулся с гулянья домой только к 10 вечера, при том, что дети тогда ложились в полдевятого, а вставали около семи утра. Тогда нравоучением не ограничилось, и я получил от отца весьма редкую затрещину. Огромное влияние на мое воспитание оказала бабушка Вера Ивановна Куприянова, урожденная Зиновьева, внучка камергера - сокольничего Императора Александра II Михаила Ивановича Сабурова. Она занималась со мной уроками. Пока я не выполнял все уроки, гулять меня не отпускала. До 3-го класса я днем после школы спал. – прим. сына Алексея. 

[12] В нашем УНР такая структура была создана впервые. СМУ 229 - строительно-монтажный участок, с общеармейским номером войсковой части и подполковничьей должностью для командира. СМУ -полусамостоятельное хозрасчетное подразделение, но без отдельного «собственного» баланса. С увеличенным объемом работ по сравнению с обычным СМУ и соответственно расширенным штатом.

[13] Ракетные войска стратегического назначения.

[14] На пятидневную 41-часовую неделю с двумя выходными днями Советский Союз перешел позже, если я правильно помню, где-то в 67-68 годах. В 20-х и до конца 30-х годов в СССР рабочая неделя была шестидневная. Пять подряд рабочих и один выходной день. Пять таких недель в каждом месяце по 40 рабочих часов. Дни недели назывались: первый, второй и т.д., а шестой назвался «выходной». Выходные дни получались в одни и те же числа каждого месяца: 6,12,18, 24 и 30 числа. Потом вернули семидневную неделю, но с одним выходным и укороченной субботой.

[15] Балансовая комиссия, состоит из начальника, главного инженера, начальников отделов. Собирается два раза в году. Перед ней отчитывается каждый начальник участка, главным образом за свою экономическую деятельность.

[16] ПТО – Производственно-технический отдел УНР.

[17] Испытаниях реальной атомной бомбы, проведены 14 сентября 1954 года в Оренбургской области и известны как “Тоцкие маневры”. К специальным шестам привязывают коров, лошадей, овец, собак и даже кошек. Испытаниям подлежат также техника, дома и надворные постройки. Автомобили, автобусы, мотоциклы, велосипеды... Из военной техники — артиллерия, танки, БТРы, самолеты... А также специально возведенные и схожие с жилыми и производственными предприятиями дома и здания. Все это хозяйство должно было в той или иной степени исчезнуть, погибнуть, и лишь Советской Армии (специально оставленные 15 тысяч военнослужащих) предписывалось выдержать эти испытания...

Для защиты от радиации солдатам и офицерам выдали две пары белья и пропитанную спецраствором одежду, плащ-палатку и противогаз.

В шесть утра 14 сентября 1954 года начинается вывод войск на первоначальную позицию. Взрыв атомной бомбы был запланирован на полдесятого. Бомбу с высоты восемь тысяч метров сбросил самолет ТУ-4. «Идущие в наступление» войска находились от эпицентра взрыва атомной бомбы, произошедшей на высоте 350 метров, на расстоянии пяти километров. После взрыва, равного по силе 60 тысячам тонн тротила, из его эпицентра до «наступающих» долетают остатки БТРов, самолетов и пушек. Взлетевшие вверх танки, падая, воткнулись пушками в землю. Как только от взрыва поднялся черный «гриб», в огненный шквал ринулись самолеты 667-го полка истребителей-бомбардировщиков и начали сбрасывать в эпицентр обычные бомбы. Артиллерия тоже открыла огонь. Пошли в «атаку» танки и БТРы, и трудно даже представить себе, сколько тонн радиоактивной пыли поднялось над эпицентром.  Маневрами руководил маршал Г.К.Жуков, который еще во время Отечественной войны не отличался бережным отношением к своим армиям. Там присутствовали также министр обороны Н.А.Булганин, его заместитель А.М.Василевский, командующий бронетанковыми войсками генерал-полковник П.П.Полубояров, командующие округами и другие военные высокого ранга, ученые-атомщики — все они не могли не знать о том, к каким последствиям приведет взрыв.